Мертвец лежал на спине, нелепо вывернув изломанные конечности, в которых, казалось, прибавились лишние суставы. Лицо перекосила гримаса, в вытаращенных глазах копошились мошки, но самым жутким были рытвины укусов по всему телу: куски плоти вырвали вместе с одеждой, а не выгрызли. В разлапистом корневище ракиты валялся сломанный лук. Не няшенский - орочий.

Впрочем, как раз это Бахмута и не удивило, а эльфа подавно. Наверное, и остальные вещички степняка где-то припрятаны или поделены с Додоней.

– Его погрыз не вурдалак и не волк.

– Ты сказал "погрыз", а не "загрыз", - сглотнув, уточнил ратник. Тварь, изуродовавшая тело, не кормилась, а вымещала на Брыне злость.

– Потому что его убили, а она искусала уже после смерти, - Шип вспорол рубаху убитого, обнажив торс, покрытый ранами и кровоподтёками весьма характерной формы.
– И отпинала тоже. Надо вернуться в Опадки.

– Анята не одна, - Бахмут поспешил за напарником, уже не глядя под ноги. Там чавкало, но ратник целиком положился на эльфийское чутьё. Перед глазами как наяву стояла девушка-няша: бледная даже сильнее обычного, нервно покусывающая губы.

– Вот это меня и беспокоит. Вряд ли трое старцев окажут серьёзное сопротивление.

***

На первый взгляд, деревня будто вымерла. И немудрено, все няши разбрелись по болотам в поисках пропавшего, оставив убийцам беззащитную девушку и полную свободу действий. Шип прижал палец к губам, намереваясь сперва подкрасться с угла и через окно разведать, что там в хижине, но Лапоть уже заорал дурниной:

– Анята-а! Ты цела?!

– Да!
– раздался ответный всхлип.

Пока ратник соображал, в какую сторону дверь открывать, Шип запрыгнул в окно. И опустил меч: убийцы получили, что хотели, и ушли, оставив в хижине раненых и полный разгром. Старцы сидели на чудом уцелевшей лавке, причём, Чуня прижимал к голове окровавленную тряпицу, а у Мони зрел под глазом синяк. Анята подняла на эльфа жалобный взгляд, и оказалось, что у неё разбит нос и губа. Девушка стояла на коленях перед выпотрошенным тюфяком, на котором врастяжку лежал Балуня, тяжело вывалив язык, и Шип подсел к ним. Псу досталось больше всех. Под мордой скопилась тёмная лужица, из груди торчало крапчатое оперение. Глубоко засела, зараза.

– Животину-то за что?!
– вознегодовал подоспевший Лапоть.

– Мгы-ы!
– выматерился Моня.

– Додоня вместе со всеми ушёл, а ему нас от вурдалака охранять велел, - шмурыгнув, Анята вытерла из-под носа юшку.
– Да вурдалак-то и не тронул никого, а эти!.. Балуня нас загородил, но и броситься не посмел - свои всё-таки. Они его подстрелили сразу, а уж когда кулаками махать начали, я им ларчик со скопленным отдала.

"И награбленным", - мрачно подумал эльф, ощупывая рану. Пёс не скулил то ли в силу природной терпеливости, то ли чувствовал, что ему помогут. Сильная зверюга.

– Ты его вылечишь, Шип?

– Вылечу, не бойся. Но сначала убийц догоню. Ты им сказала, где Брыня прячет коня и шкуру?

– Анята не знала, - подал голос Пиня, единственный невредимый из всех.
– Я через Моню попросил Чуню сказать им, где шкура прячется.

***

Шкура действительно была на месте. Правда, старики забыли упомянуть, что к ней прилагаются два ряда ощеренных клыков и четыре острейших копыта, причём, переднее предупреждающе колупало дно пещеры, высекая искры из камня.

– Вот мухоморы болотные, обманули!
– Феня попятился, даже с луком в руках чувствуя себя не шибко уверенно перед чёрной тварью, которой по природе положено быть пугливой травоядной.
– Говорил же, надо было Чуню с собой тащить, глядишь, здесь иначе бы запел!

– Йа-йа... д-думал, они выложат всё, когда псину подстрелим, - Полуне было ещё хреновей: его лук висел за спиной.

"Вурдалак" зарычал, в тёмном чреве пещеры фосфорная зелень глаз казалась особенно яркой и какой-то потусторонней, словно тварь имела сродство с болотными духами, а с ними, как всем няшам известно, шутки плохи.

Парни шутить не стали и дали дёру. "Вурдалак" устало лизнул покрытый испариной свод пересохшим языком. Он не напал бы первым, ведь за камнями лежал чёрный, ещё не обсохший комочек, а его мать сама едва держалась на ногах. Но люди об этом не знали.