родной интеллигенции относится не так к литературным

верхам.

— Но доказательства?

— Доказательство — я сам. Я сам вышел из низов.

Почему у меня нет подобного озлобления?

— Вы — не то. Вы — не народ в собственном смысле

этого слова. Вы человек интеллигентный. Между нами

нет неравенства духовного. Пользуясь случаем, разреши­

те мне сказать вам несколько слов о ваших стихах, тем

более что у меня нет времени написать вам об этом. Да

в письме как-то и не выскажешь всего, что скажется на

словах. Разрешите мне сказать все, что я о вас думаю.

Мы друг друга не знаем. Может быть, не встретимся

больше никогда, и мне хотелось бы вам сказать правди­

вое слово.

— Пожалуйста!

— Вчера вечером я взял вашу книгу, и как-то сразу

ваши стихи вошли в мою душу. Я удивился, как это вы,

такой пожилой человек (мне было в то время лишь три­

дцать четыре года), могли так молодо, так проникновенно

написать о природе. Но потом я обратил внимание на

даты стихов и понял, что так пишут только в годы мо­

лодости и больше никогда. Мне кажется, что больше вы

так не напишете уже. Мне родственны ваши мотивы,

я сам люблю природу и тоже теперь по-прежнему не

могу писать о ней. Но чем дальше я читал вашу книгу,

тем более охватывало меня жуткое чувство какой-то

беспросветности. Я говорю не о тех стихах, полных сухой

и черствой схоластики: они чужды мне. Я говорю о сти­

хах, отражающих ваши душевные переживания. Мне

казалось, что вы утратили душу, и уже не душа у вас,

в какие-то обрывки, лохмотья души 8. Вы ужасно одино­

кий, безрадостный, беспросветный человек. Я таких не

знаю в русской литературе. У Сологуба были падения,

подобные вашим, но у него есть и душевные просветы,

которые так опьяняют после душевных падений. У вас

же их нет. Мне самому свойственны были душевные па­

дения и разочарования, но всегда была надежда на ду­

ховное возрождение, а у вас ее нет. С тяжелым чувством

я оставил вашу книгу. Некоторые страницы ее не нужно

194

никогда печатать; хорошо, что они не видали света. Но

в вас подкупает искренность, и она примиряет с вами.

Я прошу вас списать мне по вашему выбору несколько

стихов, в том числе и посвященные мне стихи, которые

мне нравятся и за которые вас благодарю. Ну, довольны

ли вы сказанным мной?

— Спасибо вам, Александр Александрович! Не отка­

жите и мне черкнуть на память о вас хотя бы одно из сти­

хотворений ваших.

— Хорошо! До свиданья!

Больше я не встречался с Александром Александро­

вичем. Я переслал ему по почте несколько своих стихо­

творений и в свою очередь получил от него стихотворе­

ние с надписью: «Александру Дмитриевичу Сумарокову

на память об авторе этих строк»:

КОРШУН

Чертя за кругом плавный круг,

Над сонным лугом коршун кружит

И смотрит на пустынный л у г . —

В избушке мать над сыном тужит:

«На хлеба, на, на грудь, соси,

Расти, покорствуй, крест неси».

Идут века, шумит война,

Встает мятеж, горят деревни,

А ты — все та ж, моя страна,

В красе заплаканной и д р е в н е й . —

Доколе матери тужить?

Доколе коршуну кружить?

1916

ВСЕВОЛОД РОЖДЕСТВЕНСКИЙ

АЛЕКСАНДР БЛОК

Простим угрюмство — разве это

Сокрытый двигатель его?

Он весь — дитя добра и света,

Он весь — свободы торжество!

Ал. Блок

В годы первой империалистической войны мы, зеле­

ная молодежь, находились под особым влиянием неотра­

зимой для нашего сознания поэзии Александра Блока.

Нашим отзывчивым на все романтическое сердцам нра­

вились пленительная певучесть и некоторая туманность

блоковских стихов, потому что за ними ясно ощущали

мы чистоту подлинно взволнованного лирического чув­