довольно долго: только в апреле месяце состоялось утверждение нового

редактора, а следовательно, и увольнение Федора Михайловича.

За исключением писания, во все время ожидания своей отставки Федор

Михайлович продолжал по-прежнему отправлять свои редакторские обязанности, 159

и потому я по-прежнему ходил к нему для переговоров по делам ведения

журнала, причем каждый раз я у него спрашивал - не будет ли его статьи, и

каждый раз получал отрицательный ответ. По поводу такой его писательской

бездеятельности я однажды как-то выразил ему свое недоумение, на которое он

ответил мне, что писать для "Гражданина" у него нет времени, так как ему

предстоит писать для "Складчины" {11}. <...>

Коснувшись предмета своей лепты в "Складчине", Федор Михайлович, между прочим, сказал:

– А ведь туда, вы знаете, скоро не напишешь, потому что написать надо

хорошо... Понимаете... И притом что-нибудь небольшое, в лист, в полтора, не

больше; и непременно надо вещь цельную, законченную - отрывок давать

неловко, не годится!.. А соединить эти три условия: небольшое, да цельное и

хорошо написанное - очень трудно!

И Федор Михайлович написал для "Складчины" художественную,

достойную его пера вещь, под заглавием "Маленькие картинки (В дороге)", объемом в печатный лист с небольшим.

Наконец маленькое редакционное сообщение в N 16 "Гражданина"

известило читателей, что Федор Михайлович, "по расстроенному здоровью, принужден сложить с себя обязанности редактора, не оставляя, впрочем, по

возможности своего постоянного участия в журнале...". Обещанное участие было

чисто и исключительно моральное, поэтому Федор Михайлович после этого

сообщения вздохнул свободно от всегда ненавистного ему обусловленного труда.

Он глядел в это время проясненным взором, а по лицу блуждала блаженная

улыбка с оттенком тихой грусти...

– Теперь-то вы наконец отдохнете, Федор Михайлович, - сказал я, глядя на

его сиявшее тихим удовольствием лицо.
– Кстати, скоро и лето.

– Нет, Михаил Александрович, теперь-то я и начну работать!.. Знаете,

летом я могу и люблю работать более, чем зимою... Отдохнуть-то я отдохну, конечно, да и здоровье тоже поправить надо; может быть, за границу съезжу, в

Эмс - Эмс мне всегда помогал, - оттуда в Старую Руссу, а там и за работу!
–

проговорил Федор Михайлович с выражением особенного одушевления на

последней фразе, из которого ясно было видно, что любимому, независимому

труду он готов с наслаждением отдать все свои силы.
– Много отдыхать я не

буду... А осенью опять в Петербург, непременно, несмотря на его дожди, грязь и

туманы!
– прибавил он.

– Роман, вероятно, будете писать, Федор Михайлович?
–

полюбопытствовал я, но он на это ответил неопределенно.

– Может быть, и роман... Но у меня есть кое-что в виду и другое, -

прибавил он с таинственным видом.

Присутствовавшая при этом разговоре супруга Федора Михайловича,

Анна Григорьевна, сказала мне - тут же при нем, - что Федор Михайлович

действительно давно задумал роман, писать который он был не в силах при своих

редакторских обязанностях в "Гражданине", но что теперь, отдохнувши и

поправивши наперед здоровье, он намерен приняться за него {12}.

160

Но, несмотря на это сообщение своей супруги, Федор Михайлович

продолжал обращаться ко мне все-таки с таинственным видом.

– А мы с вами ненадолго расстаемся, Михаил Александрович... Мы опять с

вами что-нибудь будем печатать, и, может быть, скоро... У меня есть кое-что в

виду.

– Не думаете ли свой журнал издавать, Федор Михайлович? Вам бы можно

и следовало бы даже, - сказал я.

– Журнал не журнал, а что-нибудь в этом роде... Ну, посмотрим. Я думаю,

что скоро; может быть, у Траншеля же и будем печатать. Увидимся!.. Я ведь

непременно к вам приду.

Загадка эта разрешилась только через полтора года: Федор Михайлович

говорил о своем намерении продолжать "Дневник писателя" и печатать его в виде

самостоятельного периодического издания. При осуществлении этого намерения