– В среду, второго, я иду в театр.

– Боже мой! У вас все дни разобраны! Знаете, Анна Григорьевна, мне

думается, что вы это нарочно говорите. Вам просто не хочется, чтобы я приезжал.

Скажите правду!

– Да нет же, уверяю вас! Мы будем рады вас у себя видеть. Приезжайте

третьего ноября, в четверг, вечером, часов в семь.

– Только в четверг? Как это долго! Мне будет без вас так скучно!

Я, конечно, приняла эти слова за милую шутку.

<VIII>

<...> В четверг, 3-го ноября, я с утра начала приготовления к приему

Федора Михайловича: сходила купить груш того сорта, которые он любил, и

разных гостинцев, какими он иногда меня угощал.

17

Целый день я чувствовала себя беспокойной, а к семи часам волнение мое

достигло крайней степени. Но пробило половина восьмого, восемь, а он все не

приезжал, и я уже решила, что он отдумал приехать или забыл свое обещание. В

половине девятого раздался наконец столь жданный звонок. Я поспешила

навстречу Федору Михайловичу и спросила его:

– Как это вы меня разыскали, Федор Михайлович?

– Вот хорошо, - отвечал он приветливо, - вы говорите это таким тоном,

будто вы недовольны, что я вас нашел. А я ведь ищу вас с семи часов, объехал

окрестности и всех расспрашивал. Все знают, что тут имеется Костромская улица, а как в нее попасть - указать не могут {Костромская улица находится за

Николаевским госпиталем, чрез ворота которого ближайший к ней путь. Вечером

ворота эти запирались, и попасть в эту улицу можно было или с Слоновой улицы

(ныне Суворовского проспекта), или с Малой Болотной. (Прим. А. Г.

Достоевской.)}. Спасибо, нашелся добрый человек, сел на облучок и показал

кучеру, куда ехать.

Вошла моя мать, и я поспешила представить ей Федора Михайловича. Он

галантно поцеловал у ней руку и сказал, что очень обязан мне за помощь в работе.

Мама принялась разливать чай, а Федор Михайлович тем временем рассказывал

мне, сколько тревог принесла ему доставка рукописи Стелловскому. Как мы

предвидели, Стелловский схитрил: он уехал в провинцию, и слуга объявил, что

неизвестно, когда он вернется. Федор Михайлович поехал тогда в контору

изданий Стелловского и пытался вручить рукопись заведующему конторой, но

тот наотрез отказался принять, говоря, что не уполномочен на это хозяином. К

нотариусу Федор Михайлович опоздал, а в управлении квартала днем никого из

начальствующих не оказалось, и его просили заехать вечером. Весь день провел

он в тревоге и лишь в десять часов вечера удалось ему сдать рукопись в конторе

квартала <N-ской> части и получить от надзирателя расписку.

Мы принялись пить чай и беседовать так же весело и непринужденно, как

всегда. Придуманные мною темы разговоров пришлось отложить в сторону, - так

много явилось новых и занимательных. Федор Михайлович совершенно очаровал

мою мать, вначале несколько смущенную посещением "знаменитого" писателя.

Федор Михайлович умел быть обаятельным, и часто впоследствии приходилось

мне наблюдать, как люди, даже предубежденные против него, подпадали под его

очарование.

Федор Михайлович сказал мне, между прочим, что хочет неделю

отдохнуть, а затем приняться за последнюю часть "Преступления и наказания".

– Я хочу просить вашей помощи, добрая Анна Григорьевна. Мне так легко

было работать с вами. Я и впредь хотел бы диктовать, и надеюсь, что вы не

откажетесь быть моею сотрудницей.

– Охотно стала бы вам помогать, - отвечала я, - да не знаю, как посмотрит

на это Ольхин. Быть может, он эту новую работу у вас предназначил для другого

своего ученика или ученицы.

– Но я привык к вашей манере работать и ею чрезвычайно доволен.

Странно было бы, если бы Ольхин вздумал мне рекомендовать другого

18

стенографа, с которым я, возможно, и не сойдусь. Впрочем, вы сами, может быть, не хотите у меня больше заниматься? В таком случае я, конечно, не настаиваю...

Он был видимо огорчен. Я старалась его успокоить; сказала, что,