262

рассыпалось на нас... Вся площадь была унизана плотно-плотно людьми... Мы

забрались рано. У нас были прекрасные места: направо от памятника, у церкви, над забором. Всё видели отлично. Пока шла обедня в Страстном, на площади, у

памятника, под колыхавшеюся на нем парусиной, шло никогда не виданное

торжество. Знамена депутатов, значки цехов и на первом месте "литература".

Какая радость для нас (курсисток) было видеть перед собою живыми таких

близких, таких знакомых нам авторов. Что за прелесть эти длинные седые

бороды, длинные волосы, оживленные лица, бодрые жесты. Они собрались все

вместе налево у памятника: И. С. Аксаков, С. А. Юрьев, А. Н. Плещеев, А. А.

Потехин, А. Н. Островский, Д. В. Григорович, П. И. Вейнберг, Н. Н. Страхов, С.

В. Максимов и, наконец, И. С. Тургенев. Вчера был их праздник: праздник

русской мысли, русского слова, русского писателя... Все чувствовали это.

Слились все возрасты, стерлись сословия... У всех одинаково блестели глаза, и у

старых и у молодых, все чувствовали какое-то счастье...

...Когда спала завеса, скрывавшая памятник, у меня дух захватило; я

уверена, что у всех также... и, конечно, не от красоты его, а потому, что тот, кем

жила в ту минуту многочисленная толпа, появился над ней, среди нее. Кругом

кричали, смеялись, плакали...

Тургеневу, когда он садился в коляску на площади, сделали настоящую

овацию, точно вся эта толпа безмолвно сговорилась и нарекла его наследником

Пушкина. И в университете, куда мы сейчас же отправились на торжественное

заседание Общества любителей русской словесности, - опять Иван Сергеевич был

центром внимания. Избрание его в почетные члены было встречено с такими

радостными кликами, каких, конечно, не слыхали еще стены университета.

...Речь нашего Ключевского - лучше всех. Какое громадное значение

придает он Пушкину и, как историку, именно в художественном произведении

его "Капитанская дочка". "История Пугачевского бунта" - только историческое

примечание к ней... XVIII век в России... Русский чувствует себя рожденным не

европейцем, а обязанным сделаться европейцем... {14}

...Вечером Благородное собрание. До рассвета... И опять Пушкин

сливается с Тургеневым. Мы забрались за колонны, к эстраде, чтобы видеть

поближе участников. Прошел, странно съежившись, Ф. М. Достоевский (днем я

его не видела), степенно проследовал Островский; прошел Писемский,

переваливаясь с ноги на ногу; пролетел Григорович с длинными седыми "баками", и все скрылись за эстрадой, в круглой комнате...

...Ник. Рубинштейн продирижировал оркестром (увертюра "Русалки"), Самарин - "Скупой рыцарь" (восхитительно), и опять "они". Такие старенькие и

такие бодрые, живые, трепетные... Достоевский как-то по-особенному прочел

монолог Пимена, и прочел прекрасно. Писемский бодро - "Гусара"; Островский -

отрывок из "Русалки", Григорович-"Кирджали" (немного долго), Потехин -

"Полтаву", Тургенев - "Опять на родине" {15}. Читал тихо, но было что-то в его

чтении, несмотря на старческую шепелявость и слишком высокий голос,

завораживающее... Выходил на вызовы семь раз.

Когда мы, человек двенадцать, шли домой, уже светало. И не устали...

Жалели только, что такой день прошел... И, идя по московским переулкам,

263

повторяли? "Довольно! Сокройся! Пора миновалась, земля освежилась, и буря

промчалась!!" {16}

8 июня. Вчера день был мучительно хороший. Не знаю, что и записывать.

Речь Достоевского... Маша Шелехова упала в обморок. С Паприцем сделалась

истерика. А я слушала и злилась. Ирония, с какой Достоевский говорил об Алеко, мучила. "Мечта о всемирном счастье. Дешевле не возьмет русский скиталец!.."

Что это? Не хотелось верить своим ушам, не хотелось понимать так, как

это понимал Достоевский. И не я одна, а очень многие так же реагировали на его

слова, как и я. И как-то без уговора перенесли все симпатии на Тургенева. Стоило

Достоевскому упомянуть имя Лизы Калитиной (из "Дворянского гнезда"), как о

родственном пушкинской Татьяне "типе положительной женской красоты", -

чтобы его речь была прервана шумной овацией Тургеневу. Весь зал встал и

загремел рукоплесканиями. Тургенев не хотел принимать этих оваций на себя, и