действительно, много денег и трудов были погублены в этом деле. Но работа шла

203

тогда горячо, и редактор постарался не упустить такого сотрудника, как Федор

Михайлович.

На другой день зашел ко мне Михайло Михайлович и выведал у меня и

данное поручение, и мои переговоры. Он просил меня приостановиться, говоря, что, может быть, успеет сам найти деньги. Разумеется, ему жаль было и брата и

повести, которая без этого пошла бы в его собственный, ожидаемый им журнал

{55}. Я имел жестокость отвечать, что не могу ждать, и вечером же сказал П. Д.

Боборыкину, чтобы он не медлил. На третий день дело было кончено; Михайло

Михайлович отказался от соперничества и послал брату чужие деньги.

Этой запроданной повести, однако, не суждено было явиться в

"Библиотеке для чтения". Редактор долго ее ждал, наконец, когда началась

"Эпоха", стал требовать денег назад и не скоро их получил. Такой ход дела был

очень неприятен, и, по неведению, я винил тут все бедного Михаила

Михайловича. Что касается до Федора Михайловича, то исполнить обещание ему

помешали самые уважительные причины. Его жена, Марья Дмитриевна, умирала, и он должен был находиться при ней, то есть в Москве, куда доктора

посоветовали перевезти ее. Вопрос был уже не об излечении, а только об

облегчении болезни; чахотка достигла последней степени {56}.

XII

Разрешение нового журнала

Не могу сказать, когда именно Федор Михайлович вернулся из-за границы

и переехал в Москву к Марье Дмитриевне. Но сохранилось его письмо к Михаилу

Михайловичу из первых дней этого времени {57}.

О хлопотах по журналу, которые упоминаются в этом письме, память

сохранила мне мало подробностей. Помню только, что цензурное ведомство

оказалось необыкновенно тугим. Случай с "Роковым вопросом", очевидно, сбил

цензуру с толку. Так как промах оказался там, где она вовсе не ожидала (статья

была процензурована, как все, что тогда печаталось, и не встретила ни малейшего

затруднения), то цензура уже не знала, что ей останавливать и что запрещать, и

удесятерила свою строгость. Название "Правда" показалось прямым намеком и не

было допущено; точно так было признано опасным название "Дело" и другие

подобные; после долгих переговоров редакция скрепя сердце остановилась на

неудачном названии "Эпоха", в котором наконец цензура не нашла ничего

неудобного. Нерусское название было очень неприятно; нас сердило, когда

попадались читатели, которые с трудом его запоминали, произносили "Эпоха", смешивали с "Эхо" и т. д.

Кроме того, помню, что разрешение журнала все оттягивалось и

оттягивалось. Почему-то принят был срок восьми месяцев со времени

запрещения. По этому счету новому журналу позволено было выходить с января

1864 года; но за разными проволочками, измучившими всех нас, объявление об

204

издании "Эпохи" могло появиться в "С.-Петербургских ведомостях" только 31

января 1864 года {58}. <...>

Объявление мастерское, именно такое, о каком питал замыслы Федор

Михайлович. Ничего яснее нельзя было желать, особенно когда вверху стояло

крупными буквами: "О подписке на журнал "Эпоха" и о расчете с подписчиками

"Времени". Но тут же видна и ошибка, сделанная прежде. Если только сто

подписчиков требовали возвращения денег, то тысячи других, не писавших писем

в редакцию, наверное, ждали, однако, от нее какого-нибудь удовлетворения или

хоть отзыва и, конечно, сердились, не находя в газетах никакого обращения к

себе. За этим последовал целый ряд других ошибок и несчастий, и дело стало

идти все хуже и хуже.

Постараюсь перечислить этот ряд несчастий и неудач отчасти потому, что

они имели большое значение для Федора Михайловича, отчасти для того, чтобы

указать черты тогдашнего хода литературы и даже вообще черты падения

журналов, дела, как известно, очень обыкновенного у нас.

Братья Достоевские принадлежали к числу людей непрактичных, или

мало практичных. <...> Михаила Михайловича нельзя было считать человеком

вполне непрактичным; он был довольно осмотрителен и предусмотрителен.