211

литературе" ("Время", 1861, июнь). Позднее Достоевский специально подчеркнул, что "Время" начало с того, что не соглашалось и даже нападало на

Чернышевского и Добролюбова" ("Необходимое литературное объяснение по

поводу разных хлебных и нехлебных вопросов".
– "Время", 1863, январь; ср.

Достоевский, 1928-1930, XIII, 285). Однако, когда "Русский вестник" ополчился

на "свистунов", "крикунов-мальчишек" из "Современника", Достоевский, хотя и с

оговорками, принял в ряде статей 1861 года сторону журнала Чернышевского и

Добролюбова. Это тем более знаменательно, что как раз в 1861 году

Чернышевский подвергся ожесточенным нападкам реакционной и либеральной

печати, в особенности "Русского вестника".

Однако революционная идеология Чернышевского в целом уже тогда, в

1861-1862 годах, была, конечно, для Достоевского неприемлема (об этом, в

частности, свидетельствуют и многие заметки из записной книжки Достоевского, опубликованные С. Борщевским в книге "Щедрин и Достоевский"), МОИ СВИДАНИЯ С Ф. М. ДОСТОЕВСКИМ

Через несколько дней после пожара, истребившего Толкучий рынок, слуга

подал мне карточку с именем Ф. М. Достоевского и сказал, что этот посетитель

желает видеть меня. Я тотчас вышел в зал; там стоял человек среднего роста или

поменьше среднего, лицо которого было несколько знакомо мне по портретам.

Подошедши к нему, я попросил его сесть на диван и сел подле со словами, что

мне очень приятно видеть автора "Бедных людей". Он, после нескольких секунд

колебания, отвечал мне на приветствие непосредственным, без всякого приступа, объяснением цели своего визита в словах коротких, простых и прямых,

приблизительно следующих: "Я к вам по важному делу с горячей просьбой. Вы

близко знаете людей, которые сожгли Толкучий рынок, и имеете влияние на них.

Прошу вас, удержите их от повторения того, что сделано ими". Я слышал, что

Достоевский имеет нервы расстроенные до беспорядочности, близкой к

умственному расстройству, но не полагал, что его болезнь достигла такого

развития, при котором могли бы сочетаться понятия обо мне с представлениями о

поджоге Толкучего рынка. Увидев, что умственное расстройство бедного

больного имеет характер, при котором медики воспрещают всякий спор с

несчастным, предписывают говорить все необходимое для его успокоения, я

отвечал: "Хорошо, Федор Михайлович, я исполню ваше желание". Он схватил

меня за руку, тискал ее, насколько доставало у него силы, произнося

задыхающимся от радостного волнения голосом восторженные выражения

личной его благодарности мне за то, что по уважению к нему избавляю Петербург

от судьбы быть сожженным, на которую был обречен этот город. Заметив через

несколько минут, что порыв чувства уже утомляет его нервы и делает их

способными успокоиться, я спросил моего гостя о первом попавшемся мне на

мысль постороннем его болезненному увлечению и с тем вместе интересном для

него деле, как велят поступать в подобных случаях медики. Я спросил его, в

каком положении находятся денежные обстоятельства издаваемого им журнала, 212

покрываются ли расходы, возникает ли возможность начать уплату долгов, которыми журнал обременил брата его, Михаила Михайловича, можно ли ему и

Михаилу Михайловичу надеяться, что журнал будет кормить их. Он стал отвечать

на данную ему тему, забыв прежнюю; я дал ему говорить о делах его журнала

сколько угодно. Он рассказывал очень долго, вероятно часа два. Я мало слушал, но делал вид, что слушаю. Устав говорить, он вспомнил, что сидит у меня много

времени, вынул часы, сказал, что и сам запоздал к чтению корректур, и, вероятно, задержал меня, встал, простился. Я пошел проводить его до двери, отвечая, что

меня он не задержал, что, правда, я всегда занят делом, но и всегда имею свободу

отложить дело и на час и на два. С этими словами я раскланялся с ним,

уходившим в дверь.

Через неделю или полторы зашел ко мне незнакомый человек скромного и

почтенного вида. Отрекомендовавшись и, по моему приглашению, усевшись, он

сказал, что думает издать книгу для чтения малообразованным, но

любознательным людям, не имеющим много денег; это будет нечто вроде

хрестоматии для взрослых; вынул два или три листа и попросил меня прочесть их.