Добролюбова). Эстетическую контрабанду он один умел проносить в журнал

через такие таможенные заставы, какие воздвигнуты были отрицанием искусства,

– в то время когда... "Рукописи с направлением" стояли ему поперек горла.

– Нынче, - жаловался он, - разве ленивый пишет без направления, а вот

чтобы с дарованием, так не слыхать что-то...

Статья и помимо содержания должна читаться. Она обязана быть

литературной, - и читаться в таком виде будет.

Знание вкусов читателей у него выражалось не без своеобразного юмора.

214

– Читатель ведь чего хочет? Он хочет, чтобы повесть была поскучнее;

серьезная, дескать, повесть, не какая-нибудь, а ученая статья чтоб была повеселее: он прочитать ее может.

Никогда он не ошибался в выборе рукописей: "читаться будет!"- скажет и

напечатает. Смотришь, читают точно. Ошибся он один раз, зато сильно, нехорошо

и нерасчетливо ошибся, с повестью Достоевского "Село Степанчиково", которая

была точно слаба, но которую тот привез с собой из ссылки и которую редактор

"Современника" уже по одному этому обязан был взять {1}.

– Достоевский вышел весь. Ему не написать ничего больше, - произнес

Некрасов приговор - и ошибся: Достоевский в ответ взял да и написал "Записки из

Мертвого дома" и "Преступление и наказание". Он только делался "весь".

Некрасову на этот раз чутье изменило.

Печальный случай этот имел и последствия печальные. Что

"Современник" добровольно потерял те перлы, которые могли украсить его

книжки, еще горе не особенное: он подбирал их в изобилии у Льва Толстого, у

Тургенева, Писемского, Островского... {2} Но в судьбе Достоевского, разбитого

каторгой, больного падучей болезнью, озлобленного, щекотливого и обидчивого, отсюда пришел поворот, надевший на весь остаток его жизни кандалы нужды и

срочного труда... {3} А он только что избавился от других кандалов.

– Если так, - решил он, - я заведу свой собственный журнал.

И тоже ошибся.

При помощи родного брата, Михаила Михайловича, собрал он кое-какие

средства: взял на себя отдел полемики: нападал, отбивался, грызся и грыз; но

положил в это дело и свое здоровье, и последние средства свои и брата (человека

семейного), остался за барьером с долгами, с смертельным недугом, нажитым в

Сибири, развившимся в редакции. Он сердился, а его противники смеялись - и

смех победил. Его журнал "Эпоху" Салтыков прозвал "юпкой", а членов редакции

"стрижами" {4}, сам Некрасов поместил в "Свистке" несколько смешных

куплетов насчет "сухих туманов" и "жителей луны" {5}, по целым месяцам

населявших книжки журнала.

Когда же о сухих туманах

Статейку тиснешь невзначай,

Внезапно засвистит в карманах.

Тогда ложись и умирай, -

повествовал "Свисток".

Над жителями луны издевались еще больше, даже не прочитавши статей;

а они затем именно и писались, чтобы доказать, что на луне никаких жителей нет.

Бедный Достоевский от всего этого страдал глубоко; следы неприязни

"Современника" видел там, где их быть могло не более, чем жителей на луне.

Сломался в типографии какой-то вал как раз к выходу сезонной книжки; рука

"Современника" и тут была, - она сломала вал! без нее он не сломался бы!..

– Но ведь валы не в одной вашей типографии ломаются, - старались его

успокоить.

215

– Ломаются, да-с, но не к выходу книжки! А тут именно к выходу! И

именно сезонной, перед подпиской. Нет, тут не без руки "Современника"! Нет!

Для меня это совершенно ясно!

Больно и жалко было видеть в это время Достоевского. Он походил на

затравленного, но все еще огрызающегося зверя...

А. П. МИЛЮКОВ

ФЕДОР МИХАЙЛОВИЧ ДОСТОЕВСКИЙ

<...> По возвращении из ссылки в Петербург Федор Михайлович горячо

интересовался всеми сколько-нибудь замечательными явлениями в нашей

литературе. С особенным участием всматривался он в молодых начинающих

писателей и, видимо, радовался, когда подмечал в ком-нибудь из них дарование и

любовь к искусству. Когда я заведовал редакцией журнала "Светоч", у меня