в гимнастическом заведении шведа де Рона, помещавшемся в одном из

павильонов Инженерного замка".

Вот как описывает доктор Ризенкампф тогдашнего Федора Михайловича:

"довольно кругленький, полненький светлый блондин с лицом округленным и

слегка вздернутым носом... Светло-каштановые волосы были коротко острижены, под высоким лбом и редкими бровями скрывались небольшие, довольно глубоко

лежащие серые глаза; щеки были бледные, с веснушками; цвет лица болезненный, землистый, губы толстоватые. Он был далеко живее, подвижнее, горячее

76

степенного своего брата... Он любил поэзию страстно, но писал только прозою, потому что на обработку формы не хватало у него терпения... Мысли в его голове

родились подобно брызгам в водовороте... Природная прекрасная его декламация

выходила из границ артистического самообладания".

В конце 1840 года Федору Михайловичу довелось увидеться с братом,

приехавшим, по свидетельству г. Ризенкампфа, в Петербург держать экзамен на

чин прапорщика полевых инженеров. Он и был произведен в офицеры в январе

1841 года и оставался затем в Петербурге до 17-го февраля. Накануне отъезда он

собрал к себе друзей на прощальный вечер.

Был тут, конечно, и Федор Михайлович и читал отрывки из двух своих

драматических опытов (навеянных, надо думать, чтением Шиллера и Пушкина):

"Марии Стюарт" и "Бориса Годунова". Что касается первого сюжета, то Федор

Михайлович, по свидетельству г. Ризенкампфа, продолжал ревностно им

заниматься и в 1842 году, чему способствовало сильное впечатление,

произведенное на него в роли Марии Стюарт немецкою трагическою актрисою

Лилли Лёве {1}. Достоевский хотел обработать эту трагическую тему по-своему, для чего тщательно принялся за приготовительное историческое чтение. Куда

девались наброски его "Марии Стюарт", а равно и "Бориса" - остается

неизвестным.

Как раз к первым годам жизни Федора Михайловича на свободе относится

продолжительный перерыв в его переписке с братом.

Пробел, оказывающийся в письмах, до некоторой степени восполняется

тем более драгоценными воспоминаниями доктора Ризенкампфа. Побывав в

Ревеле в июле 1842 года и повидавшись там с Михаилом Михайловичем,

Александр Егорович Ризенкампф, по возвращении своем осенью в Петербург, стал чаще навещать Федора Михайловича, о незавидном материальном

положении которого наслышался от его брата. На поверку в самом деле

оказалось, что из всей занимаемой Федором Михайловичем квартиры

отапливался только один кабинет. Федор Михайлович совершенно почти

отказался от удовольствий, после того как немало потратился в 1841 и начале

1842 года на Александрийский театр, процветавший в то время, отчасти и на

балете который он почему-то тогда любил, и на дорогие концерты таких

виртуозов, как Оле-Буль и Лист {2}. Теперь, после утреннего посещения

офицерских классов, он сидел запершись в своем кабинете, предавшись

литературным занятиям. Цвет лица его был какой-то землянок, его постоянно

мучил сухой кашель, особенно обострившийся по утрам; голос его отличался

усиленною хрипотой; к болезненным симптомам присоединялась еще опухоль

подчелюстных желез. Все это, однако же, упорно скрывалось от всех, и даже

приятелю-доктору насилу удавалось прописать Федору Михайловичу хотя какие-

нибудь средства от кашля и заставить его хоть несколько умереннее курить

жуковский табак. Из товарищей часто навещал тогда Достоевского только Дм.

Вас. Григорович, представлявший во многих отношениях прямую

противоположность Федору Михайловичу. "Молодой, ловкий, статный, -

вспоминает доктор Ризенкампф, - светский, красивый и живой, сын богатого

гусарского полковника и его жены, француженки-аристократки, друг поручика

77

Тотлебена, тогда уже обнаружившего задатки будущей своей известности, и

артиста Рамазанова, любимец и поклонник прекрасного пола, вращавшийся

постоянно в лучшем петербургском обществе, Григорович привязался к

нелюдиму и затворнику Достоевскому по врожденной ему страсти к литературе".

Тогда он, сколько помнится г. Ризенкампфу, переводил с французского какую-то