настроив душу мою к какому-то унылому о них воспоминанию, вскоре ободряет

ее, говоря, что память великих не слез, но подражания достойна.
– - Велит -- и я

переношу сердце на милую родину,

Страну, где мы впервые

Вкусили сладость бытия.

Поля, холмы родные,

Родного неба милый свет,

Знакомые потоки,

Златыя игры первых лет

И первых лет уроки:

Что вашу прелесть заменит?
– -

О родина святая!

Какое сердце не дрожит,

Тебя благословляя?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Там все -- и проч.

Трогательное, сладчайшее воспоминание об Отечестве! Какое сердце, в

самом деле, не дрожит, читая сии стихи? Надобно точно быть в удалении от

милой родины, под непостоянным небом чуждых земель, среди ужасов войны и

под всегдашним надзором смерти, чтобы живо чувствовать всю прелесть этих

стихов. Кто лучше нас, бездомных странников, ощущает всю красоту и силу их?

Они невольно извлекают слезы и велят сердцу вырываться на кровавый пир

против врагов Отечества и за друзей незабвенных!

Все добродетели военные прелестно изображены Поэтом: какою

неизъяснимою силою влечет он подражать им! каким клеймом уничижения

означен у него малодушный.
– - Он не принадлежит к собратству храбрых; он

чуждый всякому русскому. Хотите ли видеть изображение истинного героя?
– -

Вот оно:

Тот наш, кто первый в бой летит

На гибель сопостата;

Кто слабость падшего щадит

И грозно мстит за брата!

Он взором жизнь дает полкам;

Он махом мощной длани

Их мчит во сретенье врагам,

В среду шумящей брани!

Ему веселье -- битвы глас!

Спокоен под громами:

Он свой последний видит час

Бесстрашными очами!

Читая изображение лучших полководцев нынешней войны, думаешь, что

Певец в самом деле родился в шумном стане военном, возрос и воспитывался

среди копий и мечей, сопровождал храбрых в грозные, кипущие битвы, замечал

отличительные черты их мужества и ныне их воспевает.
– - Какой воин, особенно

родившийся под сению кремлевских стен, какой воин не воскипит огнем

мужества, внимая восторженному сим чувством Певцу?
– - Неувядаемы цветы,

которые бросает он на славные могилы Кульнева, Кутайцева и Багратиона, и

стонущие над ними звуки его лиры столько же бессмертны, как и дела их.
– -

Поэту знакомы, конечно, все прелести дружбы: для того-то он так хорошо

описывает ее.

Многие говорят, что чувство сие более не существует на свете: -- сделаю в

его пользу небольшое отступление от предмета моего.
– - Советую им заглянуть в

стан военный: там верно увидят они дружбу, покоящуюся под щитом

прямодушия и чести. Военным не знакома двуличная учтивость; светское

притворство чуждо открытой душе их; низкое корыстолюбие было всегда их

первым врагом. Когда храбрый воин подает вам свою руку, верьте, что он подает

вам тогда сердце свое. Когда он говорит вам: будь мне другом!
– - тогда знайте,

что он, для ваших нужд, готов вынуть последний рубль на дне своего кошелька;

что он в пылу битв, не рассуждая об опасностях, не делая расчислений, станет за

вас грудью и, для сохранения вашего имени, почтет жизнь свою должною

жертвою. Оресты и Пилады не чрезвычайные явления между военными. Если бы

господа новейшие философы потрудились перешагнуть за порог мирного их

кабинета и заглянуть в дымные бивуаки, где последний сухарь делится пополам

для брата, где несколько воинов защищаются одним соломенным щитом от бурь и

ненастья и часто одним плащом согреваются; если бы мудрецы сии последовали

за храбрыми в борьбу грозных битв, где друг выручает друга из объятий смерти,

то невольно бы признались они, что священное, великое чувство дружбы еще в

свете обитает.

Но любовь -- краса, богатство и награда воина -- еще прелестнее в устах

Поэта.

Любовь одно со славой!

Пускай судьба сблизит два существа непостижимою тайною взаимности: