читателя к человеку и поэту, позволяют услышать его слово и нередко расширяют

круг известных материалов его биографии и творческой истории отдельных

произведений.

Второй слой воспоминаний о Жуковском был создан его близкими

друзьями -- Вяземским и Плетневым. Их материалы к биографии Жуковского --

свидетельство поисков мемуарного жанра, стиля повествования о поэте, но в них

ощутима власть традиции дневниково-эпистолярной мемуаристики -- и слишком

жива еще память о поэте, чтобы "выводить результаты", "говорить о

подробностях жизни". Готовятся материалы, комментируются биографические и

поэтические реалии, ведется борьба за "историческую правдивость и точность".

Активизация мемуарных форм повествования в 1860--1870-е годы не

только определяет рождение высоких образцов -- "Былого и дум" Герцена,

"Литературных и житейских воспоминаний" И. С. Тургенева, но и отражает

процесс общего движения к восстановлению исторической связи эпох. Издание

журналов "Русский архив" и "Русская старина", собирательская деятельность

П.И.Бартенева и Е. И. Якушкина знаменуют взлет русской мемуаристики.

Появление "Записок" А. О. Смирновой-Россет, Ф. Ф. Вигеля, Н. И. Греча, М. А.

Дмитриева, декабристов А. К. Розена, Н. И. Лорера, композитора М. И. Глинки и

художника А. Н. Мокрицкого знаменует новый этап в осмыслении личности

Жуковского. В большом контексте мемуарных книг Жуковский -- один из

"литературных медальонов" (М. А. Дмитриев), в них приводится эпизод из его

жизни (Розен, Лорер, Тургенев, Герцен). Только, пожалуй, у Вигеля и Греча

Жуковский предстает как мемуарный герой, проходящий через цепь событий

эпохи. Монографически он осмыслен рядом с Пушкиным на страницах ярких

воспоминаний А. О. Смирновой-Россет.

Третий слой воспоминаний о Жуковском более свободен от

эмпирического документального материала. Мемуаристы 1860--1870-х годов

больше доверяют памяти, чем их предшественники. Они уже "моделируют

личность" {Об этом подробнее см.: Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. Л.,

1977. С 29--31.}, исходя из своей концепции героя -- в данном случае Жуковского.

Особенно это ощутимо у А. О. Смирновой-Россет, которая стремится показать

великого поэта "домашним образом", раскрыть его через бытовую атмосферу,

через стихию анекдота и шутки. Противоположной целью -- увидеть печать

поэтического гения в повседневном облике Жуковского -- одушевлен критико-

биографический очерк П. А. Плетнева. Синтез этих аспектов в какой-то мере

удался Ф. Ф. Вигелю и Н. И. Гречу, сумевшим, вопреки своей язвительности и

предвзятости по отношению ко многим, не только оценить значение поэтического

творчества Жуковского, но и разглядеть природную доброту поэта, его

терпимость к чужому мнению.

Портрет Жуковского в мемуарах этого периода становился объемнее.

Мемуаристы (И. С. Тургенев, Арнольд, Мокрицкий) дают словесный портрет

поэта, ориентируясь на живописные образы Брюллова, Гиппиуса, но под своим

углом зрения. Смирнова-Россет, Греч, Вигель воспроизводят речь Жуковского,

нередко удачно стилизуя и ее общий тон, и отдельные высказывания. Декабристы

Лорер и Розен, историки Отечественной войны 1812 г. И. П. Липранди и Н. А.

Старынкевич реконструируют целые сцены с участием поэта. "Поездка в Белев"

Погодина и рассказ о селе Мишенском, родине Жуковского, П. М. Мартынова

вносят в книгу мемуаров о Жуковском краеведческий аспект. "Живые картины"

мемуаристики 1860--1870-х годов делают облик русского поэта объемнее и

вместе с тем интимнее, хотя в чем-то умаляют масштаб поэтической

индивидуальности "Коломба русского романтизма".

Три слоя воспоминаний о Жуковском -- прижизненных, посмертных и

ретроспективных -- три этапа развития русской мемуаристики вообще. Меняются

ее формы (ощутимо движение от эпистолярно-дневниковых через документально-

источниковедческие к эстетически организованным), но остается неизменным

одно: уважение к Жуковскому -- человеку и поэту. Создается коллективная

летопись его жизни и творчества, его биография.

Постепенно воспоминания о Жуковским обретают свою систему и логику.