Пушкин не осмелился бы воспеть победы Паскевича5. <...>

1832

20-го мая. <...> Мы на днях говорили у Софии Бобринской о

невозможности перевести немецкое: Heimweb {тоска по родине (нем.).}. После

нескольких попыток дельных начали мы выражать это слово карикатурою.

Жуковский предложил: домогорье. Я сказал: уж лучше зимогорье. <...>

1841

21 июня/3 июля. <...> В одно время с выпискою из письма Ж<уковского>

дошло до меня известие о смерти Лермонтова. Какая противоположность в этих

участях. Тут есть, однако, какой-то отпечаток Провидения. Сравните, из каких

стихий образовалась жизнь и поэзия того и другого, и тогда конец их покажется

натуральным последствием и заключением. Карамзин и Жуковский: в последнем

отразилась жизнь первого, равно как в Лермонтове отразился Пушкин. Это может

подать повод ко многим размышлениям.
– - Я говорю, что в нашу поэзию стреляют

удачнее, чем в Лудвига-Филиппа: вот второй раз, что не дают промаха. <...>

Для некоторых любить отечество -- значит дорожить и гордиться

Карамзиным, Жуковским, Пушкиным и тому подобными и подобным. Для других

любить отечество -- значит любить и держаться Бенкендорфа, Чернышева,

Клейнмихеля и прочих и прочего.

1847

15 августа. <...> Наше время, против которого нынешнее протестует, дало,

однако же, России 12-й год, Карамзина, Жуковского, Державина, Пушкина.

Увидим, что даст нынешнее. <...>

1851

29 апреля. <...> Жуковский в письме к Плетневу говорит: "Хвала света

есть русалка, которая щекотаньем своим замучивает хохотом до смерти". <...>

1854

16 октября. Швейцария. Веве. <...> На возвратном пути я зашел в Verne

искать дом, в котором Жуковский провел одну зиму. И эта попытка была удачнее.

Он жил в доме Pillivet, который теперь хозяином того же дома. Первый дом на

левой руке, когда идешь из Веве. Он тут с семейством Рейтерна провел зиму 1831

на 1832 год. Тут делали ему операцию (кажется, лозаннский лекарь), чтобы

остановить его геморроидальное кровотечение, угрожавшее ему водяною

болезнью. Помню, как выехал он больной из Петербурга. Опухший, лицо было

как налитое, желто-воскового цвета. Хозяин сказал мне, что у него долго

хранилась в шкапе доска, на которой написано было что-то по-русски рукою

Жуковского, и что выпросила себе эту доску великая княгиня Анна Федоровна.

Полно, она ли? Не Елена Павловна ли или Мария Николаевна! В Женеве разыщу.

В этом доме Жуковский, вероятно, часто держал на коленях своих маленькую

девочку6, которая тогда неведомо была его суженая и позднее светлым и теплым

сиянием озарила последние годы его вечеревшей жизни. Этот романтический

эпизод хорошо вклеивается в местности, сохранившей живую память Руссо.

Жуковский был очищенный Руссо. Как Руссо, и он на шестом десятилетии жизни

испытал всю силу романической страсти; но, впрочем, это была не страсть, и

особенно же не романтическая, а такое светлое сочувствие, которое освятилось

таинством брака. Я был в Verne 10 октября 1854 года, но не видал комнаты, в

которой жил Жуковский: жильца-англичанина не было дома, и комната была

заперта ключом. <...>

ИЗ СЕДЬМОЙ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ

(дополнение)

1828

3-го июля. <...> Пушкин уверял, что обвинение в развратной жизни моей в

Петерб<урге> не иначе можно вывести как из вечеринки, которую давал нам

Филимонов и на которой были Пушкин и Жуковский и другие. Филимонов жил

тогда черт знает в каком захолустье, в деревянной лачуге, точно похожей на

бордель. Мы просидели у Филимонова до утра. Полиции было донесено, вероятно

на основании подозрительности дома Филимонова, что я провел ночь у девок1.
– -

Вслед за перепискою Голицына, Жуковский вступился за меня, рыцарским пером

воевал за меня с Бенкендорфом, несколько раз объяснялся с государем2. <...>