для убиения народов, для зарезания свободы, не должна и не может теряться в

идеальности Аркадии. Шиллер гремел в пользу притесненных; Байрон, который

носится в облаках, спускается на землю, чтобы грянуть негодованием в

притеснителей, и краски его романтизма часто сливаются с красками

политическими. Делать теперь нечего. Поэту должно искать иногда вдохновения

в газетах. Прежде поэты терялись в метафизике; теперь чудесное, сей великий

помощник поэзии, на земле. Парнас -- в Лайбахе12. <...>

11 июня 1824. <...> Неужели Жуковский не воспоет Байрона? Какого же

еще ждать ему вдохновения? Эта смерть, как солнце, должна ударить в гений его

окаменевший и пробудить в нем спящие звуки! Или дело конченое? Пусть же он

просится в камер-юнкеры или в вице-губернаторы! <...>

27 октября 1824. <...> Где этот "Courrier de Londres", из которого

выписаны статьи о Дмитриеве и Жуковском. Между нами: скажи Жуковскому,

чтобы он не очень спесивился европейской известностью своею. <...>

19 января 1836. <...> Русская веселость, например веселость Алексея

Орлова и тому подобная, застывает под русским пером. Форма убивает дух. Один

Жуковский может хохотать на бумаге и обдавать смехом других, да и то в одних

стенах "Арзамаса". <...>

14 февраля 1836. <...> Жуковский перекладывает на русские гексаметры

"Ундину". Я браню, что не стихами с рифмами; что он Ундину сажает в озеро, а

ей надобно резвиться, плескаться, журчать в сребристой речке. <...>

А. И. Тургенев -- П. А. Вяземскому

17/5 июня 1839. <...> С Жуковским провел я несколько приятных,

задушевных минут, но только минут; они повеяли на меня прежним сердечным

счастием, прежнею сердечною дружбою. Этому способствовал и его новый

перевод Греевой элегии гекзаметрами, которую он продиктовал мне и подарил

оригинал руки его, на английском оригинале написанный. Я почти прослезился,

когда он сказал мне, что так как первый посвящен был брату Андрею, то второй,

чрез сорок лет, хочет он посвятить мне. Мы пережили многое и многих, но не

дружбу: она неприкосновенна, по крайней мере в моей душе, и, выше мнений и

отношений враждебного света, недоступна никакому постороннему влиянию.

<...> Перевод Жуковского гекзаметрами сначала как-то мне не очень нравился,

ибо мешал воспоминанию прежних стихов, кои казались мне почти

совершенством перевода; но Жуковский сам указал мне на разницу в двух

переводах, и я должен признать в последнем более простоты, возвышенности,

натуральности и, следовательно, верности. Les vers `a retenir также удачнее

переведены, и как-то этого рода чувства лучше ложатся в гекзаметры, чем в

прежний размер, коего назвать не умею.

8/20 сентября 1844. Франкфурт-на-Майне. <...> Слушаю "Одиссею"

Жуковского. Простота высокая и свежесть запаха древности так и наполняет

душу! Что за колдун Жуковский! Знает по-гречески меньше Оленина, а угадывает

и выражает Гомера лучше Фосса. Все стройно и плавно и в изящном вкусе, как и

распределение и уборка кабинета, салона его. Стихи текут спокойно, как

Гвадалквивир, отражая гений Гомера и душу Жуковского. <...>

Комментарии

Петр Андреевич Вяземский (1792--1878) -- поэт, журналист и

литературный критик, один из главных участников литературного общества

"Арзамас", друг Жуковского. Дружеские отношения между поэтами начинают

складываться в 1807--1808 гг. и продолжаются до самой смерти Жуковского.

Первый этап этих отношений (1807--1815) характеризуется интенсивным

обменом стихотворными посланиями, которые и выполняли роль дружеской

переписки, и способствовали выработке принципов школы "гармонической

точности" (Гинзбург Л. Я. О лирике. Л., 1974. С. 34--36). "Брат, твоя дружба есть

для меня великая драгоценность, и во многие минуты мысль об ней для меня

ободрительна", -- писал Жуковский 19 сентября 1815 г. (Изд. Семенко, т. 4, с.

565).

Период "Арзамаса" и арзамасского братства (1815--1818) -- новая

страница их дружеских и творческих контактов. Поэты -- единомышленники в