веденные несколько месяцев и обнаруживающие неблагонамеренное

направление, данное Полевым его журналу. (Выписки ведены Брюновым, по

совету Блудова.) Жуковский говорит: -- Я рад, что "Телеграф" запрещен, хотя

жалею, что запретили. "Телеграф" достоин был участи своей; мудрено с большей

наглостию проповедовать якобинизм перед носом правительства, но Полевой был

баловень полиции. Он умел уверить ее, что его либерализм пустая только маска.

<...>

16-го [апреля]. Вчера проводил Наталью Николаевну до Ижоры.

Возвратясь, нашел у себя на столе приглашения на дворянский бал5 и приказ

явиться к графу Литте. Я догадался, что дело идет о том, что я не явился в

придворную церковь ни к вечерне в субботу, ни к обедне в Вербное воскресение.

Так и вышло: Жуковский сказал мне, что государь был недоволен отсутствием

многих камергеров и камер-юнкеров и сказал: "Если им тяжело выполнять свои

обязанности, то я найду средство их избавить". <...>

10 мая. Несколько дней тому получил я от Жуковского записочку из

Царского Села. Он уведомлял меня, что какое-то письмо мое ходит по городу и

что государь об нем ему говорил. Я вообразил, что дело идет о скверных стихах,

исполненных отвратительного похабства и которые публика благосклонно и

милостиво приписывала мне. Но вышло не то. Московская почта распечатала

письмо, писанное мною Наталье Николаевне, и, нашед в нем отчет о присяге

великого князя, писанный, видно, слогом неофициальным, донесла обо всем

полиции. Полиция, не разобрав смысла, представила письмо государю, который

сгоряча также его не понял. К счастию, письмо показано было Жуковскому,

который и объяснил его. Все успокоилось. <...>

21 [мая]. Вчера обедал у Смирновых с Полетикой, с Вельгорским и с

Жуковским. Разговор коснулся Екатерины. Полетика рассказал несколько

анекдотов6. <...>

2 июня. <...> Вчера вечер у Катерины Андреевны. Она едет в Тайцы,

принадлежавшие некогда Ганибалу, моему прадеду. У ней был Вяземский,

Жуковский и Полетика. <...>

3-го июня обедали мы у Вяземского: Жуковский, Давыдов и Киселев.

Много говорили об его правлении в Валахии. <...>

1835

Февраль. <...> Кстати об Уварове: это большой негодяй и шарлатан.

Разврат его известен. <...> Он крал казенные дрова, и до сих пор на нем есть

счеты (у него 11 000 душ), казенных слесарей употреблял в собственную работу7,

etc. etc. Дашков (министр), который прежде был с ним приятель, встретив

Жуковского под руку с Уваровым, отвел его в сторону, говоря: "Как тебе не

стыдно гулять публично с таким человеком!" <...>

ИЗ ПИСЕМ

П. А. Вяземскому. Около (не позднее) 21 апреля 1820 г. из Петербурга в

Варшаву

<...> Читал ли ты последние произведения Жуковского, в Бозе

почивающего? Слышал ли ты его "Голос с Того света"1 -- и что ты об нем

думаешь? Петербург душен для поэта. <...>

Ему же. 2 января 1822 г. из Кишинева в Москву

<...> Жуковский меня бесит -- что ему понравилось в этом Муре?

чопорном подражателе безобразному восточному воображению? Вся "Лалла

Рук"2 не стоит десяти строчек "Тристрама Шанди"3; пора ему иметь собственное

воображенье и крепостные вымыслы. <...>

Н. И. Гнедичу. 27 июня 1822 г. Из Кишинева в Петербург

<...> Жуковскому я также писал, а он и в ус не дует. Нельзя ли его

расшевелить?4 <...> С нетерпением ожидаю "Шильонского узника"8; это не чета

"Пери" и достойно такого переводчика, каков певец Громобоя и Старушки6.

Впрочем, мне досадно, что он переводит и переводит отрывками -- иное дело

Тасс, Ариост и Гомер, иное дело песни Маттисона7 и уродливые повести Мура.

Когда-то говорил он мне о поэме "Родрик" Саувея8; попросите его от меня, чтоб

он оставил его в покое, несмотря на просьбу одной прелестной дамы. Английская

словесность начинает иметь влияние на русскую. Думаю, что оно будет полезнее

влияния французской поэзии, робкой и жеманной. <...> Так-то пророчу я не в