довольно богат, чтоб выписывать себе славных докторов и платить им за свое

лечение, -- Мойер друг Жуковскому -- но не Жуковский. Благодеяний от него не

хочу. <...>

Ему же. Около 7 ноября 1825 г. Из Михайловского в Москву

<...> Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию29, -- навряд,

мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех

моих ушей под колпак юродивого. Торчат! <...>

В. К. Кюхельбекеру. 1--6 декабря 1825 г. Из Михайловского в Москву.

<...> Не понимаю, что у тебя за охота пародировать Жуковского30. Это

простительно Цертелеву, а не тебе. Ты скажешь, что насмешка падает на

подражателей, а не на него самого. Милый, вспомни, что ты если пишешь для нас,

то печатаешь для черни; она принимает вещи буквально. Видит твое неуважение

к Жуковскому и рада. <...>

П. А. Плетневу. 4--6 декабря 1825 г. Из Михайловского в Петербург

<...> В столицу хочется мне для вас, друзья мои, -- хочется с вами еще

перед смертью поврать; но, конечно, благоразумнее бы отправиться за море. Что

мне в России делать? Покажи это письмо Жуковскому, который, может быть, на

меня сердит. Он как-нибудь это сладит. <...>

Ему же. Вторая половина (не позднее 25) января 1826 г. Из

Михайловского в Петербург

<...> Кстати: не может ли Жуковский узнать, могу ли я надеяться на

высочайшее снисхождение, я шесть лет нахожусь в опале, а что ни говори -- мне

всего 26. <...>

Ему же. 7 (?) марта 1826 г. Из Михайловского в Петербург

<...> При сем письмо к Жуковскому в треугольной шляпе и башмаках. Не

смею надеяться, но мне бы сладко было получить свободу от Жуковского, а не от

другого -- впрочем, держусь стоической пословицы: не радуйся нашед, не плачь

потеряв. <...>

П. А. Вяземскому. Около 25 января 1829 г. Из Петербурга в Пензу

<...> Был я у Жуковского. Он принимает в тебе живое, горячее участие,

арзамасское, не придворное31. Он было хотел, получив первое известие от тебя,

прямо отнестися письмом к государю, но раздумал, и, кажется, прав. Мнения,

слова Жуковского должны иметь большой вес, но для искоренения

неприязненных предубеждений нужны объяснения и доказательства -- и тем

лучше, ибо князь Дмитрий32 может представить те и другие. Жуковский сказывал

мне о совете своем отнестися к Бенкендорфу. А я знаю, что это будет для тебя

неприятно и тяжело. Он, конечно, перед тобою неправ; на его чреде не должно

обращать внимания на полицейские сплетни. <...> Сделай милость, забудь

выражение развратное его поведение, оно просто ничего не значит. Жуковский со

смехом говорил, что говорят, будто бы ты пьяный был у девок, и утверждает, что

наша поездка к бабочке-Филимонову33, в неблагопристойную Коломну, подала

повод этому упреку. <...> Аминь, поговорим о другом. <...> Каково "Море"

Жуковского -- и каков его Гомер34, за которого сердится Гнедич, как откупщик

на контрабанду. <...>

П. А. Плетневу. Около (не позднее) 29 октября 1830 г. Из Болдина в

Петербург

<...> Что моя трагедия? отстойте ее, храбрые друзья! Не дайте ее на

съедение псам журнальным. Я хотел ее посвятить Жуковскому со следующими

словами: я хотел было посвятить мою трагедию Карамзину, но так как нет уже

его, то посвящаю ее Жуковскому. Дочери Карамзина сказали мне, чтоб я посвятил

любимый труд памяти отца. Итак, если еще можно, то напечатай на заглавном

листе

Драгоценной для россиян памяти

Николая Михайловича

Карамзина

сей труд, гением его вдохновенный,

с благоговением и благодарностию посвящает

А. Пушкин.

Ему же. 26 марта 1831 г. Из Москвы в Петербург

<...> Знаешь ли что? мне мочи нет хотелось бы к вам не доехать, а

остановиться в Царском Селе. <...> С тобою, душа моя, виделся бы я всякую

неделю, с Жуковским также -- Петербург под боком -- жизнь дешевая, экипажа не