всякий эпитет и в то же время все частное забыть для целого. И в выборе слов

надобно соблюдать особенную осторожность: часто самое поэтическое,

живописное, заносчивое слово потому именно и негодно для Гомера. Все

имеющее вид новизны, затейливости нашего времени, все необыкновенное здесь

не у места. Надобно возвратиться к языку первобытному, потерявшему уже свою

свежесть оттого, что все его употребляли, заимствуя его у праотца поэзии.

Надобно этот изношенный язык восстановить во всей его первобытной свежести

и отказаться от всех нововведений, какими язык поэтический, удаляясь от

простоты первобытной, по необходимости заменил эту младенческую простоту.

Поэт нашего времени не может писать языком Гомера: будет кривлянье.

Переводчик Гомера ничего не может занять у поэтов нашего времени в пользу

божественного старика своего и его молоденькой музы. Относительно

поэтического языка я попал в область общих мест, и из этих одряхших инвалидов

поэзии, всеми уже пренебреженных, надлежит мне сделать живых,

новорожденных младенцев. Но какое очарование в этой работе, в этом

подслушивании рождающейся из пены морской Анадиомены, ибо она есть

символ Гомеровой поэзии; в этом простодушии слова, в этой первобытности

нравов, в этой смеси дикого с высоким, вдохновенным и прелестным; в этой

живописности без всякого излишества, в этой незатейливости выражения; в этой

болтовне, часто излишней, но принадлежащей характеру безыскусственному, и в

особенности в этой меланхолии, которая нечувствительно, без ведома поэта,

кипящего и живущего с окружающим его миром, все проникает; ибо эта

меланхолия не есть дело фантазии, создающей произвольно грустные, ни на чем

не основанные сетования, а заключается в самой природе вещей тогдашнего мира,

в котором все имело жизнь пластически могучую в настоящем, но и все было

ничтожно, ибо душа не имела за границей мира своего будущего и улетала с

земли безжизненным призраком; и вера в бессмертие, посреди этого кипения

жизни настоящей, не шептала своих великих, все оживляющих утешений".

"Мне хочется (продолжает поэт) сделать два издания "Одиссеи русской":

одно для всех читателей, другое для юности. По моему мнению, нет книги,

которая была бы приличнее первому, свежему возрасту, как чтение,

возбуждающее все способности души прелестью разнообразною. Только надобно

дать в руки молодежи не сухую выписку в прозе из "Одиссеи", а самого живого

рассказчика Гомера. Я думаю, что с моим переводом это будет сделать легко. Он

прост и доступен всем возрастам и может быть во всякой учебной и даже детской.

Надобно только сделать выпуски и поправки; их будет сделать легко -- и число их

будет весьма невелико. К этому очищенному Гомеру я намерен придать род

Пролога: представить в одной картине все, что было до начала странствия

Одиссеева. Эта картина обхватит весь первобытный, мифологический и

героический мир греков. Рассказ должен быть в прозе. Но все, что

непосредственно составляет целое с "Одиссеею", то есть Троянская война, гнев

Ахиллесов, судьба Ахилла и Приамова дома, все должно составить один сжатый

рассказ гекзаметрами, рассказ, сшитый из разных отрывков "Илиады", трагиков и

"Энеиды" и приведенный к одному знаменателю. В этот рассказ вошли бы,

однако, некоторые песни "Илиады", вполне переведенные. Таким образом,

"Одиссея для детей" была бы в одно время и живою историею Древней Греции, и

полною картиною ее мифологии, и самою образовательною детскою книгою".

О повестях для юношества61 Жуковский представил следующие свои

соображения: "Собрание повестей для юношества (пока еще не существующих,

кроме двух-трех) я намерен издать особо. Они будут писаны или ямбами без

рифм, или моим сказочным гекзаметром, совершенно отличным от гекзаметра

гомерического, -- и этот слог должен составлять средину между стихами и

прозой, то есть, не быв прозаическими стихами, быть, однако, столь же простым и

ясным, как проза, так чтобы рассказ, несмотря на затруднение метра, лился как

простая, непринужденная речь".

Для образца русских народных сказок Жуковский доставил из-за границы