жены, которая весьма еще далеко от исцеления. Несмотря на это, я бы поехал

непременно. Моя болезнь обратила отъезд в совершенную невозможность. И

жена моя уже воспользовалась моим затворничеством, чтобы в продолжение

четырех недель прекраснейшей погоды брать ванны, в текучей воде, чего бы ей

нельзя было сделать, если бы мы поехали. И зима будет ей, вероятно, полезна в

отношении ее лечения. Для меня же перспектива не веселая: мои работы будут

жестоко хромать от невозможности употреблять глаза; ибо моя болезнь может

продолжаться еще недели. Постараюсь взять против этого меры: я человек

изобретательный! Вот, например, я давно уже приготовил машинку для писания

на случай угрожающей мне слепоты. Эта машинка пригодилась мне полуслепому.

Могу писать с закрытыми глазами. Правда, написанное мне трудно самому

читать. В этом мне помогает мой камердинер. И странное дело! Почти через два

дня после начала моей болезни загомозилась во мне поэзия, и я принялся за

поэму, которой первые стихи мною были написаны назад тому десять лет,

которой идея лежала с тех пор в душе не развитая и которой создание я отлагал до

возвращения на родину, до спокойного времени оседлой семейной жизни. Я

полагал, что не могу приступить к делу, не приготовив многого чтением. Вдруг

дело само собою началось: все льется извнутри. Обстоятельства свели около меня

людей, которые читают мне то, что нужно и чего сам читать не могу, именно в то

время, когда оно мне нужно для хода вперед. Что напишу с закрытыми глазами,

то мне читает вслух мой камердинер и поправляет по моему указанию. В связи же

читать не могу без него. Таким образом, леплю поэтическую мозаику и сам еще

не знаю, каково то, что до сих пор слеплено ощупью, -- кажется, однако, живо и

тепло. Содержания не стану рассказывать: дай Бог кончить! Думаю, что уже

около половины (до 800 стихов) кончено. Если напишется так, как думается, то

это будет моя лучшая лебединая песнь {В "Журнале министерства народн.

просвещ." 1852 года, No 1, в "Литературных прибавлениях" напечатан подробный

рассказ священника Иоанна Базарова о "Последних днях жизни Жуковского". Там

есть изложение и неоконченной поэмы, о которой говорит здесь поэт. Я уже

упоминал выше, что она называется "Странствующий Жид".
– - П. П.}. Потом,

если Бог позволит кончить ее, примусь за другое дело -- за "Илиаду". У меня уже

есть точно такой немецкий перевод, с какого я перевел "Одиссею": и я уже и из

"Илиады" перевел две песни. Но во всю прошедшую зиму и весну я не

принимался за эту работу: я был занят составлением моего педагогического курса

– - который в своем роде будет замечательное создание -- и наработал пропасть; но

все еще только одно начало. Нынешнею зимою этой работой заняться не могу:

глаза не позволят. Надобно много читать и особенно много рисовать, что для

больных глаз убийственно. Для "Илиады" же найду немецкого лектора. Он будет

мне читать стих за стихом. Я буду переводить и писать с закрытыми глазами, а

мой камердинер будет мне читать перевод, поправлять его и переписывать. И

дело пойдет как по маслу" {Представляет ли история другое лицо, в котором бы,

при столь грустных обстоятельствах, сохранилось столько душевной тишины,

непоколебимой веры в благость Провидения, сосредоточенности и

распорядительности в уме, ровной и беспрерывной деятельности, поэтической

теплоты и трогательной сердечной веселости? Приведенное "Письмо", одно,

останется памятником, которого прочнее и красноречивее едва ли что придумать

можно для бессмертия поэта. Следующая приписка к нему вполне довершает

характеристику Жуковского. Я старался каждое 1-е и 15-е число месяца сообщать

ему что-нибудь из того, о чем любил он узнавать. Теперь он прибавляет: "Прошу

вас не сложить с себя ветхого человека, а, напротив, возвратиться к ветхому

человеку, то есть к тому, который во время оно обещал писать ко мне два раза в

месяц и несколько времени был верен этому обещанию, не требуя моих ответов.

Ваши письма теперь мне нужнее стали. Мое положение требует помощи. Можно

прийти в уныние. Что, если бы не сохранил мне милосердный Бог возможности

заниматься? Итак, пишите, пишите!" Если бы все, бывшие в переписке с поэтом