творения проникнуты высоким нравственным чувством и благоговением ко

всему, чем велико и сильно наше отечество, не имеет нужды пред вашим

сиятельством в моем ходатайстве за благонамеренность его последнего

сочинения".

Вполне соглашаясь с В. И. Назимовым, князь Ширинский в своей

всеподданнейшей докладной записке писал, между прочим, следующее: "Статья

(Жуковского) сама по себе есть красноречивое и в высшей степени

благонамеренное сочинение, исполненное преданности к престолу и любви к

отечеству. Но как в ней весьма с невыгодной стороны представляется

современная политика Англии и порицаются в сильных выражениях действия

лорда Пальмерстона, то Главное управление цензуры и не может дозволить

печатания означенной статьи без высочайшего разрешения. Как по этому

уважению, так и по содержанию сочинения "Английская и русская политика",

заслуживающего внимания вашего императорского величества, всеподданнейше

представляя оное на высочайшее благоусмотрение, имею счастие испрашивать

повеления".

На этой записке император Николай I, в Петергофе 2-го июня 1850 года,

начертал: Не должно печатать.

Это глубоко огорчило и оскорбило Жуковского. "То, что вы пишете о

цензуре, -- писал он Плетневу, -- действует на душу, как удушие на горло, не

потому, что оно касается до меня лично, а потому, что это есть общее бедствие".

<...>

<...> В 1851 году старший сын Николая Аполлоновича и Евгении

Петровны Майковых, Аполлон Николаевич, написал свое знаменитое

произведение "Три смерти" и посвятил его отцу своему. <...>

"О печатании новых стихотворений Майкова, -- писал Плетнев Погодину,

– - при нынешней цензуре нечего и думать, хотя в них ничего нет, кроме высокой и

прекрасной исторической истины. Я отправил их для прочтения Жуковскому.

Жду, что он скажет. Теперь в нем вся наша поэзия и критика". Жуковский,

познакомившись с произведением Майкова, писал 15 ноября 1851 г. Плетневу:

"Благодарю вас за доставление стихов Майкова; я прочитал их с величайшим

удовольствием. Майков имеет истинный поэтический талант; я не читал его

других произведений; слышу, что он еще молод: следовательно, пред ним может

лежать еще долгий путь. Дай Бог ему понять свое назначение, дай Бог ему

приобресть взгляд на жизнь с высокой точки, то есть быть тем поэтом, о котором

я говорю в моем письме к Гоголю, и избежать того эпикуреизма, который заразил

поэзию нашего времени". В другом письме к Плетневу, от 7 декабря 1851 года,

Жуковский пишет как бы духовное завещание А. Н. Майкову: "Скажите от меня

Майкову, что он с своим прекрасным талантом может начать разряд новых

русских талантов, служащих высшей правде, а не материальной чувственности;

пускай он возьмет себе в образец Шекспира, Данте, а из древних Гомера и

Софокла; пускай напитается историей и знанием природы и более всего знанием

Руси, той Руси, которую нам создала ее история, -- Руси, богатой будущим, не той

Руси, которую выдумывают нам поклонники безумных доктрин нашего времени,

но Руси самодержавной, Руси христианской, и пускай, скопив это сокровище

знаний, это сокровище материалов для поэзии, пускай проникнет свою душу

святынею христианства, без которой наши знания не имеют цели и всякая поэзия

не иное что, как жалкое сибаритство -- русалка, убийственно щекочущая душу.

Такое мое завещание молодому поэту: если он с презрением оттолкнет от себя

тенденции, оскверняющие поэзию и вообще литературу нашего времени, то он с

своим талантом совершит вполне назначение поэта".

Заметим, что эти строки написаны Жуковским за четыре месяца до его

блаженной кончины. О впечатлении, произведенном на Майкова этими

вдохновенными словами, Плетнев довел до сведения Жуковского: "Майков

оживотворен тем, что вы о нем ко мне писали. Я с ним прочитал вместе вашего

"Лебедя", и он в восторге от него". <...>

29-го января 1849 года исполнилось шестьдесят шесть лет В. А.

Жуковского. "Уже два года как Россия, -- писал Шевырев, -- готова праздновать

пятидесятилетний юбилей его литературной деятельности, если считать ее с того