покажется нужным, кроме фактов совершенно справедливых. Их признает такими

и сам Василий Андреевич. Прошу вас также не угадывать имени автора, и если

угадаете, то не выставлять его под статьею, ежели вы удостоите ее печати"17.

Несмотря на это, Погодин почему-то приписал эту статью А. П. Елагиной,

которая по поводу этого ошибочного предположения писала ему: "Статью о

Жуковском прислала не я, а знаменитая писательница для детей Анна Зонтаг,

которая и обладает Мишенским. Досадно мне, что вы приняли это за мой слог, я

писала бы серьезнее: Жуковский стоит того.
– - Дом батюшки Петра Николаевича

был в Мертвом переулке у Успенья на Могильцах и продан сестрою Анной

Муханову Алексею Ильичу, которому принадлежит и доселе. Многое, многое об

моем Жуковском хорошо бы рассказать вам, но мы дождемся его, и тогда,

конечно, лучше можно написать его биографию с его позволения. А он в мае

будет в России, в июне, может быть, в Москве. Не сетуйте на разногласие в

действиях, без единомыслия не может быть согласия, а ведь мы для того должны

возлюбить друг друга. Где же это взять. <...> Жуковский в Университетском

пансионе был дружен с Тургеневыми и знаком с отцом их; когда поехал в 1815

году в Петербург, то его там знали по его посланию к императору Александру, и

тотчас Тургенев и Блудов представили государыне Марии Феодоровне. У меня

есть о том письмо его. Карамзин женат был прежде на Протасовой и потому

знаком со всем нашим домом. Но обо всех этих подробностях может написать вам

сестра, а я не прежде расскажу, как увидевшись с Жуковским, которому не желаю

сделать какую-нибудь неприятность".

Как бы то ни было, но статья "Несколько слов о детстве В. А.

Жуковского" была напечатана в "Москвитянине". Жуковский, как известно,

родился в селе Мишенском, Тульской губернии, Белевского уезда, в трех верстах

от уездного города. Автор с грустью в заключение замечает: "Его прекрасная

родина -- Мишенское, опустело! Замолк веселый шум, строенья развалились,

оранжереи исчезли, сады вымерзли, пруды высохли, и в нем стало бедно,

пустынно и уныло! Когда-то как бы в пророческом духе Жуковский написал

стихи к запустевшей деревне. Эти стихи никогда не были напечатаны и вряд ли

сохранились в рукописи; они начинаются так:

О родина моя! О бурн благословенный!

Их очень можно применить к родине В. А. Жуковского, где уцелел один

только храм и стоит неизменившимся свидетелем прошедшего времени".

Шевырева поставило в тупик слово бурн18, и за разъяснением он

обратился к Погодину, который отвечал: "О бурн благословенный!" Я не

понимаю сам, но в подлиннике именно так. <...>

<...> "Еще утрата, -- писал Шевырев Погодину.
– - Грустно и больно! <...> Кончина Жуковского, кончина праведника, спокойная и радостная. Есть письма

жены к А. П. Елагиной. Неделю ослабевал, читал молитвы, приобщался, имел

видение -- и скончался совершенно спокойный, оставляя детей на попечение

Божие".

Под 24 апреля 1852 года Погодин записал в своем "Дневнике": "К

Елагиной. Известие о смерти Жуковского. Что за черный год! Плакали. С

Хомяковым и Свербеевым". Друг и товарищ Жуковского А. Я. Булгаков писал

Погодину: "Верю горести вашей. Какой же русский не даст сердечной слезы

Жуковскому? Мог бы он еще пожить и много прибавить томов к незабвенным

своим сочинениям. Конечно, лета его были более чем зрелые, но память его была

свежа, ум светл, сердце молодо, страсть к трудам велика. Я тотчас подумал о

бедном Вяземском, коего здоровье и без того не в цветущем состоянии, но, к

крайней моей радости, получил от него весьма успокоительное письмо. Он знает

уже о потере нашей общей. <...> Вдова нашего доброго Василия Андреевича

пишет мне, между прочим, что как скоро соберется с духом, то сообщит друзьям

своего мужа все подробности его кончины". <...>

"Образ блаженныя кончины Жуковского, -- писал Стурдза Погодину, --

наполнял мои бессонные ночи тем живее и поучительнее, что я читал описание

его последних дней в превосходном письме его духовника священника Базарова.