духовенства, товарищем министра народного просвещения и университетскими

студентами в Духовскую церковь и поставлен на том самом месте, где отпевали

Крылова. Тут была отслужена панихида. На другой день, 29 июля, я приехал в

Невский монастырь, в начале 12 ч. Литургию совершал ученый богослов наш,

преосвященный Макарий; в церкви на правой стороне находились почетнейшие

лица столицы: товарищ министра народного просвещения, академики,

знаменитый Рикорд, Греч, Краевский и многие другие русские литераторы; на

левой -- ректор, профессоры и студенты университета. Хоры были заняты дамами.

К началу панихиды прибыли его императорское высочество государь наследник

цесаревич и ея императорское высочество великая княгиня Мария Николаевна.

Гроб Жуковского несли до могилы: его императорское высочество, русские

ученые и литераторы; за гробом следовали ея императорское высочество и

многочисленная толпа лиц разного звания. Жуковский похоронен подле

Карамзина, недалеко от могил Крылова и Гнедича".

Гроб Жуковского вдохновил одного из студентов С.-Петербургского

университета, впоследствии известного профессора, Ореста Федоровича

Миллера, и он написал прекрасное стихотворение "На смерть Жуковского" и

напечатал оное в "Северной пчеле":

И он угас, наш старец, духом юный,

Наш лебедь сладостный, наш голубь чистотой!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Святым доверием к нему руководимый,

Царь первенца ему с надеждою вручил,

И памятник себе, вовек не сокрушимый,

В душе наследника он сам соорудил.

В то время, когда в Александро-Невской лавре опускали в могилу

Жуковского, ближайший друг его граф Д. Н. Блудов, с своею дочерью графинею

Антониной Дмитриевною, путешествовал по Западной Европе; но и на чужбине

они поминали Жуковского. 18 августа 1852 года П. И. Бартенев писал Погодину:

"Посылаю вам выписку из письма ко мне графини Антонины Дмитриевны: "Во

Франкфурте, на днях, мы имели грустное утешение читать несколько стихов,

оставшихся после Жуковского. Кроме неоконченной большой поэмы, которой

только отрывки остались, есть много маленьких пьес. Две особенно мне

понравились, одна: "Розы" -- по христианскому, глубоко утешительному чувству, другая: "Египетская тьма" -- по силе стихов и мрачной фантазии картины.
– -

Самые первые стихи поэмы "Странствующего жида" прекрасны, но вряд ли

позволит цензура, а остальные трудно разобрать теперь, пока не сделана копия

чисто. Дети Жуковского премилые, а мальчик семилетний -- живой портрет

Василия Андреевича. Если будете писать М. П. Погодину, попросите его сказать

от меня графу Уварову, что этот мальчик совершенный двойник того портрета

Кипренского, который в Поречье". Я передал вам больше, нежели поручила

графиня, в надежде, что вы с удовольствием прочтете известие об оставшихся

драгоценностях". <...>

Едва опустили в могилу Жуковского, как благодарная муза Клио вступает

в свои права. В "Москвитянине" того же 1852 года появляются "Воспоминания о

В. А. Жуковском"21, с следующим примечанием Погодина: "Года три тому назад

была напечатана в "Москвитянине" статья о детстве Жуковского. Она так

любопытна, -- писал Погодин, -- что мы решаемся перепечатать ее теперь;

недавняя кончина незабвенного нашего поэта возвышает цену всякого о нем

воспоминания; -- впрочем, известная статья обновляется здесь еще многими

новыми подробностями, сообщенными тогда же редактору "Москвитянина" ее

автором, по поводу его вопросов, но не напечатанными в то время вследствие

других соображений".

"Воспоминания" эти вызвали следующие любопытные строки М. А.

Дмитриева в письме его к Погодину (из села Богородского, 3 ноября 1852 г.):

"Статья о Жуковском хотя и была прежде напечатана, но интересна и пришлась

кстати. Только в ней сказано, что Жуковский не был в Дерпте. Нет, он был в то

время, как Воейков был профессором, и, кажется, в 1815 году. Там он