11.

В аэропорту Улан-Удэ Ельцина встретили приветственной бурятской песней. (…) Президент растрогался и оставался в этом состоянии до прилета в Москву.

Газета «Коммерсантъ» № 11,

1992 г.

Перед концертом я сообщил О.А., что сегодня у нас, возможно, будет ужин с дамами. Людой и Женей. Форма одежды повседневная, но в пределах разумного. Без выпендрежа. Вольности допускаются по обоюдному согласию.

О.А. удовлетворенно забил копытом. Он успел соскучиться по женскому вниманию. Особенно за последние двадцать лет.

Мы договорились не затягивать. У нас не мексиканский телефильм, нечего наращивать объем. Хочешь раскрыться – укладывайся во время. Как говорится, вот тебе три рубля и ни в чем себе не отказывай.

Мне пришлось торчать около сцены, чтоб не прозевать свой выход. Томимый любовными предчувствиями, О.А. мог кончить в любую минуту. Сегодня он выбрал близкую строителям развитой демократии тему «Уездной барышни альбом» Зал деликатно покашливал.

– Ну как, слушают? – спросил появившийся Саша.

– Хорошо слушают, – отметил я. – Не мешают.

О.А. изящно закруглился.

– На этом позвольте завершить свое выступление и представить вам второго участника. Сам я люблю стихи, но, к сожалению, не поэт. А поэт, к сожалению, мой товарищ…

Эту дурацкую оговорку О.А. делает намеренно, но как бы в шутку. Маленькая дружеская подлость. Народ затосковал. Все открыто сожалели, что я поэт. Им хотелось видеть акробата, укротителя и черта с рогами. Вынести амбиции сразу двух литераторов работники села пока не в состоянии.

Я вышел и покорно склонил голову под вялые хлопки. О.А. бросился спасать положение.

– Но Виталий не просто поэт. Он поэт с гитарой или, как сейчас говорят, бард. Он сам пишет музыку к своим стихам и сам их исполняет.

О.А. неспешно прошел за кулисы и вынес гитару. Я так же неспешно перекинул ее на грудь. Обреченно глянул поверх голов на неровную облупленную стену.

– Высоцкого давай! – выкрикнул кто-то.

Зал оживился. Про поэта забыли.

Начало обнадеживало. На эту фразу у меня есть противоядие. Кондовые остряки, не подозревая того, копируют друг друга. Тем самым давая возможность повторять удачный ответ. Я дождался тишины, поднял указательный палец и грозно прохрипел в сторону, откуда подали голос:

– Зин, ты на грубость нарываисся…

Слава богу, захохотали.

Я горжусь своим жанром. Песня ничем не хуже собаки. Она тоже друг человека. Она нужна в любых условиях. С учетом всех жизненных изменений. Я своими глазами видел в нашей питерской газете обращение к творческой интеллигенции. Власти Удмуртии широкомасштабно проводили конкурс на создание гимна для их республики. У меня даже было тридцатисекундное желание поучаствовать. Из подсознания выплыла первая строчка: «Союз нерушимый свободных удмуртов…»

На сцене я становлюсь абсолютно другим. Полностью меняется психология. Я даже мыслю по-иному. Они еще хохочут, а я, не давая им успокоиться, нагоняю на себя злость, потому что кураж нужен, хоть злой, а кураж, нужно завестись, иначе все полетит и слушать не будут, содержание песни волнует мало, главное, чтоб была эмоция, и чтобы ты эту эмоцию, эту радость или боль свою передал, выплеснул, зажег ею – только тогда ты до них достучишься.

Взял аккорд, приглушил звук, лицо у меня такое, как будто мочой их поливаю, как будто именно они виноваты в моих жутких бедах и страданиях.

– Песня называется «Друг человека».

И – головой в омут. Редко удается взять зал с первой песни, а тут удалось. То ли девушка-незнакомка, Люда-Людонька, удачу приносит, то ли я сам в струю попал, но как-то сразу почувствовал: все, они мои, хоть полы теперь перед ними натирай – будут смотреть и переживать. Ради таких вот минут человек на сцену выходит, кормит клопов по гостиницам необъятной родины своей. Никогда я не поверю, что для актера деньги главное, или регалии. Это уже за кулисами, потому что хочется жить человеком, и колбасу вареную кошке скармливать (а она, сволочь, еще и не жрет!), и в трамваях не мяться, и в компании требовать к себе уважения. А главное – что зал на тебя смотрит, и ты с ним можешь делать все, что хочешь. Бывших наших полуживых вождей легко понять – по пять часов говорили, а попробуй остановись, когда в рот смотрят и каждое слово ловят, и ты для них сейчас царь и бог. Это наркотик почище выпивки.

Минут сорок я пел, голос сорвал на фальцете – когда выдал «Дедушку Маркса». Слезы на глазах, руки дрожат от возбуждения. Поклонился, ушел откашляться. Зал кричит: «Еще! Давай! Давай! Бис!» Вышел и еще им врезал, чтобы помнили, чтобы каждому в душу запало. Правда, уже по нисходящей, уже гасил себя, потому что устал, по телу мурашками пошел нервный отходняк, и они устали, и надо скорее разойтись по-хорошему.

Великая штука кураж! Я на всех концертах пою, с учетом замен, одни и те же двадцать пять – тридцать песен. И принимают, вроде, нормально. А такие взлеты бывают нечасто. Хотя и падения, к счастью, тоже.