Шрифт:
Дом Загурского. Петербург.
Кабинет Загурского располагался на первом этаже, и Гусь проник в него через окно. По странной случайности одно из окон оказалось не запертым на задвижку, и ему не пришлось даже вырезать стекло.
В кабинете шторы были задвинуты, и потому царил полумрак. Гусь постоял немного, привыкая к сумеркам, прислушался. В доме — тихо. Аккуратно ступая, чтобы случайно не сдвинуть мебель. Гусь подошел к двери, надавил слегка на нее и с удовольствием отметил, что дверь заперта.
Долго искать тетрадь ему не пришлось. Она лежала на самом видном месте, венчая стопку книг на письменном столе. Гусь внимательно осмотрел ее, тетрадь была заполнена такими же иероглифами, какие показывала ему генеральша. Он сунул тетрадь во внутренний карман сюртука и тем же путем, через окно, выбрался наружу, не забыв прикрыть за собой оконную створку.
Перед сном Загурский зашел к Наташе. Она сидела в пеньюаре перед зеркалом.
— Как себя чувствуете? — спросил Загурский.
— Спасибо, хорошо... Устала немножко...
— Послезавтра мы уезжаем; я закончил в Петербурге все дела.
— Я хочу вас поблагодарить, Платон Алексеевич.
— За что? — искренне удивился Загурский.
— За все... Вы умеете быть ненавязчивым... Это очень ценное свойство... У вас есть вкус... Деликатность...
— Что вы! Не далее как третьего дня одна дама сказала мне, что я грубиян и циник.
— Каждая дама имеет право иметь свой взгляд на вас...
— Может быть... Но эта дама претендует на то, чтобы руководить общественным мнением, она создает и разрушает репутации.
— Кто же это? Как зовут эту даму?
— Амалия Потаповна фон Шпильце.
— А-а-а! — протянула Наташа. — Известная особа... У вас с ней есть общие дела?
— Ну, во-первых, я пользую ее как домашний доктор... Во-вторых, мой покойный друг, доктор Катцель, служил ей... В-третьих, эта дама сегодня прислала ко мне в кабинет вора...
— Зачем?
— Она знала, что все мои люди будут на нашем венчании в церкви, и решила воспользоваться этим, чтобы украсть дневник доктора Катцеля.
— Для чего ей это понадобилось?— спросила Наташа.
— В этом дневнике много таких сведений, что узнай о них следователь, Амалии Потаповне долгие годы пришлось бы провести в каторге, вместе с убийцами и ворами.
— Ей удалось получить дневник?
— Она уверена, что удалось...
— Как вас понимать?
— Я подсунул ее человеку фальшивку... Чепуху... Бессмыслицу, написанную китайскими иероглифами.
— Почему именно китайскими иероглифами и почему он взял эту фальшивку, как вы изволили сказать?
— Да потому, что я убедил генеральшу, что доктор Катцель вел свой дневник на китайском языке...
— И она поверила этой глупости? — удивилась Наташа.
— Чтобы люди поверили лжи, она должна быть чудовищна, — сказал Загурский.
— У доктора Катцеля действительно был дневник?
— Был... И писал он его на немецком, это был его родной язык. Доктор был неизлечимо болен и предчувствовал свой конец... Он переслал дневник мне в Москву.
— Генеральша обнаружит подлог...
— Никогда. Она же не владеет китайским! Значит, ей нужно приглашать переводчика. А откуда она знает, что в дневнике? Переводчик может стать новым свидетелем... Нет. На это она не пойдет... Да у нее и тени сомнения нет, что в ее руках оказался подлинный дневник доктора Катцеля.
— Вы — коварный человек, — улыбнулась Наташа. — Вас следует опасаться.
— Только не тем, кого я люблю.
От этого невольного признания им обоим стало неловко, и Загурский стал поспешно прощаться.
— Спокойной ночи. Может быть, несколько капель снотворного?
— Спасибо, не надо. Сегодня я буду спать хорошо.
Гостиница «Европа». Саратов.
Еще в Петербурге Полиевкт Харлампиевич купил себе четырехзарядный американский револьвер фирмы «Смит и Вессон». Купил по случаю у прогулявшегося в пух и прах кавалергарда. Отдавая револьвер, кавалергард сказал, что из такого оружия можно слона свалить. Собираясь в Саратов, Хлебонасущенский бросил револьвер в саквояж, на всякий случай. Теперь он долго не решался взять оружие в руки. Ему почему-то казалось, что оно может выстрелить само по себе, он испытывал мистический ужас перед этим страшным орудием убийства.