Шрифт:
Устинья растерялась, она не ожидала их увидеть здесь, подле гроба мужа. Они обнялись с Анной, долго стояли, молча прижавшись друг к дружке.
Потом сидели в соседней комнате. Анна согрела чай и насильно заставила Устинью выпить чашку.
— Как узнали? — спросила Устинья.
— В газете прочитали,— ответила Анна. — Что собираешься делать?
— Схороню Гришу — и в Петербург...
— А это все? — Анна имела в виду дом, имущество.
— Вернусь... Свой век здесь доживать буду. Здесь Гришина могила. Меня рядом положишь. Обещаешь?
Анна кивнула.
— В Петербург зачем? — спросила она. Устинья ответила не сразу.
— Надо одного человека сыскать... Николай и Анна переглянулись, они поняли, что
Устинья говорит об убийце.
— А вы уверены, что он теперь в Петербурге? — спросил Николай.
— Где ж ему еще быть... — ответила Устинья.
— Вы знаете, кто это сделал?
— Знаю...
Николай не стал продолжать расспросы, а Устинья решила не называть убийцу.
— Неделю назад в городе гусарский корнет застрелился... Совсем мальчик, — сказала Анна.
— Слыхала что-то...
— У него долг был большой одной процентщице в Петербурге... Так вот, от нее посланец приехал и склонял корнета человека убить. Или убийство, или долговая яма. Корнет застрелился.
Устинья молча смотрела на Анну.
— Тетка больная у него осталась... Совсем без средств к жизни, — продолжала Анна.
— Зачем мне рассказываешь? — спросила Устинья.
— Сдается мне, что посланец процентщицы и убийца твоего мужа— один и тот же человек...
— Может быть, — глухо произнесла Устинья. — Но этот человек — мой...
— Хорошо... — вмешался Николай. — Меня интересует процентщица.
— Григория убил управляющий князей Шадурских... — медленно, отделяя слово от слова сказала Устинья.
— Хлебонасущенский! — выдохнула Анна. — Николай! Помнишь, я тебе рассказывала, как он набросился на Машу в «Ершах»... Он же в тюрьме! Ты не путаешь, Устинья?
— Нет.
— Значит, бежал или выпустили, — предположил Николай. — Пожалуй, мне тоже следовало бы съездить в Петербург.
— Я с тобой, — сказала Анна.
— Вы, Устинья, можете жить у нас, — предложил Николай.
— Я себе в Петербурге жилье найду, — отказалась Устинья.
— Чего ж там... Дом, можно сказать, громадный... И топить все одно надо, — как бы сам себе сказал Степан, но все вдруг оглянулись на него, и он закряхтел, заохал, забормотал что-то по-стариковски.
— Я вас об одном прошу. Этот человек — мой, — повторила Устинья.
Дом Шпильце. Петербург.
Прямо с вокзала Хлебонасущенский отправился с докладом к Амалии Потаповне. Вид у него был весьма потрепанный: двухдневная щетина, несвежий воротничок, нечищеные ботинки... Сам исхудал и осунулся. Все это генеральша заметила.
— Как съездили, Полиевкт Харлампиевич? — поинтересовалась она.
Она разговаривала с Хлебонасущенским стоя, и ему тоже пришлось стоять, хотя давалось это ему с огромным трудом.
— Слава Создателю, благополучно... Весьма благополучно...
— Рассказывайте...
— Нет больше Чернявого.
— Вы уверены?
— Как же мне не быть уверенным? Вполне уверен, царствие ему небесное...
— Корнет? — спросила Шпильце.
Полиевкт Харлампиевич понял, что сейчас упадет, у него кружилась голова, а в ногах была мелкая противная дрожь.
— Позвольте сесть, Амалия Потаповна... Что-то мне нехорошо...
— Садитесь, — смилостивилась генеральша. — Вам надо заботиться о своем здоровье... Мне не нравится ваш вид. Итак, это сделал корнет?
— Никак нет... Корнет изволил свести счеты с жизнью. Застрелился корнет. Грех совершил... Можно водички? — попросил Хлебонасущенский.
— Пейте на здоровье...
Полиевкт Харлампиевич дрожащими руками налил из графина в стакан воды, выпил... Ему полегчало, головокружение прошло, дрожь в ногах прекратилась.
— Стало быть, вы Чернявого — сами?
— А что оставалось делать? — развел руками Хлебонасущенский. — Сам не понимаю, как смог... Со страху, наверное... Он ведь на меня напал, Амалия Потаповна... Убить хотел... Я — в состоянии защиты собственной жизни — его, так сказать... Исключительно спасая собственную жизнь...