Загурский поднялся.

— Сядьте! — остановила его Амалия Потапов­на. — Вы действительно ставите меня на грань ра­зорения. Последнее время у меня были большие расходы... Вперед деньги я не плачу... В крайнем случае — аванс... десять тысяч...

— Двадцать пять... И расписка на остальные... Шпильце недобро усмехнулась:

— Какого содержания расписка?

— Обычная расписка... Примерно такого содер­жания: «Дана господину Загурскому в том, что ему будут выплачены оставшиеся двадцать пять тысяч за пользование госпожи Бероевой, приведшее ее к полной невменяемости». Дата и подпись.

— Иногда мне кажется, что у вас, дорогой Пла­тон Алексеевич, что-то с головой... Делать такие предложения...

— Шутка, Амалия Потаповна, — заразительно расхохотался Загурский. — Готов поверить вам на слово.

Амалия Потаповна обидчиво поджала губы.

— Странные у вас шутки, Платон Алексеевич...

— Мы, медики, любим пошутить... — не уни­мался Загурский. — Тут намедни мой ординатор взял в морге отрезанную женскую голову с рос­кошными распущенными волосами и явился к од­ной полковнице... А у той в это время были гости...

Шпильце стало дурно, она побледнела, дыха­ние сделалось шумным и прерывистым. Загурский заметил это и дал ей понюхать флакончик с наша­тырем, который всегда носил с собой.

— Прошу простить... Не предполагал в вас та­кой чувствительности... Давайте обсудим детали предстоящего дела...

— Можно в другой раз? — взмолилась Шпиль­це. — Мне не по себе.

— Разумеется. — Загурский откланялся. После его ухода Амалия Потаповна довольно

долго сидела с закрытыми глазами. Наконец, стрях­нув оцепенение, позвонила. Явился слуга.

— Позови того... из соседней комнаты...

Слуга вышел, и сразу в комнату, подобостраст­но согнувшись, вошел дурно одетый господин со стертым лицом.

— Как тебя величать, голубчик? — брезгливо спросила Амалия Потаповна.

— Зовите попросту — Гусь, ваше превосходи­тельство. Меня так все называют.

— А имя у тебя есть?

— Никак нет, ваше превосходительство...

— Видел господина, который только что был у меня?— спросила Шпильце.

— Так точно...

— Он на Литейном живет в собственном доме...

— Как же-с... Господин Загурский, профессор...

— Так ты его знаешь? — удивилась Амалия По­таповна.

— У нас работа такая... Известных людей надо знать.

— У Загурского хранится тетрадочка одна... Ежели бы ты мне ее принес, я бы тебе за нее руб­ликов сто дала...

— А что за тетрадочка, позвольте полюбопыт­ствовать?

— Да примерно вот такая. — Амалия Потапов­на протянула Гусю тетрадь в кожаном переплете.

Гусь открыл тетрадь и спросил:

— Это по-каковски написано?

— Тебе не все равно? По-китайски.

— Хотелось бы полюбопытствовать, ваше пре­восходительство, где сия тетрадочка может содер­жаться...

— Ишь ты какой! — грубо сказала Шпильце. — Если бы я это знала, я бы тебе вдвое меньше дала. Одно могу сказать: в четверг у Загурского свадьба.

— Женится, стало быть, доктор, — почему-то обрадовался Гусь.

— На венчании будут слуги... Дом останется без присмотра. Понял? Как там тебя?

— Гусь, ваше сиятельство...

— Тьфу... Ну и имечко, — сердито проговори­ла Шпильце.

— Хорошо бы задаточек, ваше высокопревос­ходительство.

Шпильце вынула из шкатулки ассигнацию и брезгливо протянула Гусю. Тот с необыкновенной ловкостью завладел ассигнацией, припал к руке ге­неральши и пятясь вышел.

Шпильце брезгливо посмотрела на свою руку, вызвала горничную и велела подать прибор для умывания.

Церковь. Петербург.

Загурский и Наташа венчались в маленькой де­ревенской церкви неподалеку от Павловска. Сви­детелями и гостями были знакомые врачи да слуги Загурского.

Наташа была в белом подвенечном платье, без украшений. Она еще не оправилась после болез­ни, и у нее был такой вид, словно она сосредото­чилась на мучающей ее сильной боли внутри. Ее черные глаза казались огромными на белом лице и сверкали таинственным блеском в свете множе­ства свечей, горевших в церкви.

Загурский в черном фраке с белой хризанте­мой в петличке выглядел необычно торжествен­ным, серьезным и сосредоточенным. Изредка он бросал на Наташу быстрые тревожные взгляды, и она, замечая их, поворачивала к нему голову и ви­новато улыбалась, как бы говоря: «Ну и хлопот у вас со мной, Платон Алексеевич! Но, пожалуйста, не беспокойтесь. Все будет хорошо, я все выдер­жу».