Шрифт:
— Очень приятно... Ну, а обо мне, я вижу, вы все знаете... Представляться нет необходимости. Так что же за надобность во мне у Амалии Потаповны?
Хлебонасущенский ответил не сразу, был он мастер на паузы, не хотел лишать себя удовольствия от этого разговора.
«Беззаботен корнет, порхает как мотылек, не подозревает, что через мгновение забьется в паутине, которую я ему аккуратненько плету, застонет, запросит пощады», — со сладострастием думал он.
— Скажите, корнет, должен убивец нести наказание? Справедливо ли, что неотмщенным остается преступление, лишившее двух сироток отца и кормильца?.. — патетически произнес Хлебонасущенский.
— Вы какие-то странные вещи говорите, уважаемый...
— Кузьма Филимоныч, — подсказал Хлебонасущенский.
— ... уважаемый Кузьма Филимоныч. Какие тут могут быть вопросы! Есть суды, полиция, закон, наконец...
— А если закон молчит, а полиция бездействует... Если преступник чувствует себя безнаказанно, процветает и благоденствует... Что должны делать порядочные люди? — Полиевкт Харлампиевич почувствовал, что несколько переборщил с трагизмом в голосе, и мысленно обругал себя.
— Нельзя ли поконкретнее? — Корнета слегка покоробила фальшивая интонация Хлебонасущен-ского. — У меня отпуск через час кончается...
— Можно и покороче, — охотно согласился с корнетом Полиевкт Харлампиевич. — Здесь, в Саратове, как раз и живет такой человек... На Бабушкином взвозе у Соколиной горы. Его нужно выследить и амбу сделать.
— Что сделать? — не понял корнет.
— Амбу. Замочить, стало быть... — пояснил Хлебонасущенский.
— Зачем его мочить? Это что, обряд такой? — все еще не понимая, куда клонит его собеседник, спросил корнет.
— До чего же вы непонятливый, ваше благородие, — деланно огорчился Полиевкт Харлампиевич, — ну, кончить его надо, порешить... Чего тут непонятного? Это и есть одолженьице, о котором вас настоятельно просит Амалия Потаповна.
Стевлов на глазах сделался ярко-пунцового цвета, он медленно поднялся, навис над Полиевктом Харлампиевичем. Вид его недвусмысленно свидетельствовал о его намерениях, и Хлебонасущенский Слегка испугался.
— Милостивый государь! — зловещим шепотом сказал Стевлов. — Вы предложили мне стать наемным убийцей?! Палачом?! Мне, русскому офицеру? ! Да вы знаете, что я сейчас с вами сделаю? — Корнет схватил Хлебонасущенского за воротник и легко приподнял со скамейки. Неожиданно для Полиевкта Харлампиевича он оказался очень сильным.
— Шутка, Михаил Юрьевич... Шутка! Отпустите! Меня нельзя трясти! У меня геморрой... Христа ради, перестаньте!
— Я с собой так шутить не позволю. — Корнет швырнул Хлебонасущенского на лавку и, не попрощавшись, пошел прочь.
Хлебонасущенский насилу догнал корнета на Большой Сергиевской, где тот садился на извозчика. Схватил его за рукав.
— Ваше благородие! Простите дурака старого... Совсем из ума выжил... Не от себя говорил, по поручению генеральши... Ведьма она... Истинно говорю — ведьма. Я у нее — вот где, — Хлебонасущенский сжал ладонь в кулак... — Помыкает мной... Я ведь, ей тоже должен... Так она грозится в яму меня...
— Что вы пристали? — сбросив его руку, досадливо сказал корнет. — Какая яма?
— Долговая... У нас в Петербурге в первую роту Семеновского полка сажают, а у вас, в Саратове, по старинке — в яму.
— Ваше благородие? — пробасил извозчик. — Едем иль нет?
— Поезжай, голубчик... Я пройдусь. Хлебонасущенский подхватил Стевлова под
руку, повел его как хорошего знакомого по улице, беспрерывно при этом разговаривая с ним.
— Вот опротестует Амалия Потаповна, к примеру, ваши вексельки... А делается это просто... Нанимается стряпчий, объявление дается в газетку, — это непременно... Чтобы общество знало... Раз-два, глядишь, человек в яме...
Только теперь понял Стевлов, что попал в западню.
— И будут вас в этой яме содержать ровно столько, сколько кредитор ваш, Амалия Потаповна, будет платить за ваше пропитание... Деньги это для нее вовсе мизерные... Так что в яме вам сидеть долгонько придется.
Стевлов брезгливо освободился от руки Хлебонасущенского и, склонив голову, медленно поплелся вверх по Большой Сергиевской.
За ним семенил Полиевкт Харлампиевич, забегая то с одной стороны, то с другой, и говорил, говорил, говорил...
Дом Чернявого. Саратов.
На Бабушкином взвозе кличку Чернявый никто никогда не слыхал. Соседи знали супружескую чету купцов Кротовых, которая появилась здесь год назад, кто говорил — из Москвы, кто — из Воронежа. Супруги купили себе небольшой справный домик у самой Соколиной горы и занялись лесоторговлей. Купца Кротова соседи почтительно называли Григорием Ермилычем, жену его — Устиньей Захаровной.
По субботам, захватив с собой березовые веники, супруги ходили в баню, по воскресеньям — к ранней обедне. Нищим подавали не щедро, зато каждый месяц давали красненькую в богадельню для малолетних.