Шрифт:
— Причем здесь Маша?
— Как причем? Я же вам сказала: имение Чечевинских неподалеку от города.
Хлебонасущенский тяжело задумался. Амалия Потаповна не торопила его.
— Хорошо, я поеду завтра, — сказал он.
— Это чудесно, — воскликнула генеральша, обворожительно улыбаясь.
— Только я в толк не возьму, что я там сделать смогу. Чернявый меня знает, увидит и прибьет... Для него это — раз плюнуть...
— Как вы сказали, раз плюнуть? Это нужно запомнить. А вы сильно боитесь смерти. Наверное, грешили много. Не надо бояться. Там, — она подняла указательный палец, — никого нет. Уверяю вас...
Полиевкт Харлампиевич набожно перекрестился.
— Есть у меня в Саратове один человек, — как всегда неожиданно изменив тему разговора, сказала генеральша. — Гусарский корнет Стевлов... Он мне очень обязан... Год назад здесь, в Петербурге, проиграл он в карты большую сумму, и если бы не я, быть ему опозоренным на всю, как вы говорите, матушку Россию. Или пулю себе в лоб пустить... Но он, как и вы, смерти боится... Своей, конечно... Я ему дала деньги под строгий вексель. На полгода... Год прошел. Долг вырос порядочно. Найдите его... Он сделает все, что вы прикажете.
Вошла горничная, пошептала что-то Амалии Потаповне на ухо. Она поднялась, встал и Хлебонасущенский.
— Покорнейше прошу простить. Дела... Лизхен, проводите господина.
Горничная повела Хлебонасущенского к другой двери. Уже выходя, Полиевкт Харлампиевич обернулся и спросил:
— А как же?.. — Он имел в виду Юлию Николаевну.
— Вторую часть нашего дела я, по-видимому, возьму на себя, — поняв его вопрос, сказала Шпильце.
Амалия Потаповна подошла к зеркалу, поправила прическу. Она это делала всегда, когда нервничала. Сообщение горничной о том, что с визитом явился профессор Платон Алексеевич Загурский, действительно взволновало ее. Она давно ждала его прихода. Вот уже несколько лет наблюдала генеральша за успехами его сначала в Москве, потом в Петербурге. Она знала о нем все: круг друзей и знакомых, состояние его финансов, ар-тисточек балета, к которым он благоволил. И много, как она любила говорить, «темненького», того, что, по ее глубокому убеждению, должно было быть у всякого человека, даже у самого высоконравственного. Знание этого «темненького» давало ей власть над людьми, а власть впоследствии превращалась в деньги. Деньги же Амалия Потаповна любила больше всего в жизни.
Платон Алексеевич Загурский, тот самый профессор, которым бредил теперь великосветский Петербург, стремительно вошел в комнату. Он великолепно выглядел в светлой пиджачной паре от лучшего варшавского портного.
— Амалия Потаповна! — воскликнул он, бросившись к генеральше и целуя ее руку. — Давно хотел познакомиться и засвидетельствовать глубочайшее восхищение и уважение... Много наслышан о вас, о вашем замечательном уме и отзывчивости. Считал своим долгом нанести визит и представиться.
Амалия Потаповна обворожительно улыбнулась.
— Весьма польщена, дорогой Платон Алексеевич. Нынче в Петербурге многие злословят про Амалию Потаповну... Тем ценнее для меня ваш визит. Я тоже много слышала о вас и, честно сказать, питала надежду, что вы ко мне придете. Уж и не знаю почему, мне казалось, что нам будет интересно поближе познакомиться и что в дальнейшем наше знакомство окажется полезным и вам, и мне.
Генеральша позвонила в колокольчик и, когда явилась горничная, распорядилась подать кофе.
Она усадила Платона Алексеевича в покойное кресло, явилось кофе, и завязалась непринужденная беседа. У них нашлись общие знакомые в Москве и Йетербурге. Платон Алексеевич был человек светский, язвительный и остроумный, и Амалия Потаповна много смеялась его метким характеристикам известных лиц.
— У вас прекрасный род занятий... Столько знакомств, столько всевозможных характеров. Вы посвящены в самые тайные уголки души ваших пациентов, а потому знаете о людях много такого, чего другим никогда не постичь.
— Работа моя хороша прежде всего тем, что я облегчаю страдания, — сразу став серьезным, сказал профессор. — Но должен согласиться с вами, что иной раз попадаешь в ситуации романические. Вот на днях, к примеру, совершал обход в женской палате Обуховской больницы. Коллеги попросили — не мог же я отказать. А народ там помещают самый недостаточный. Да... Иду это я от больной к больной, от койки к койке и вдруг вижу в изголовье одной из коек на табличке надпись: «Баронесса фон Деринг». Можете себе представить мое удивление. Баронесса в общей палате для бедных... Лежит в беспамятстве... Привезла ночью полиция... Но хороша собой, скажу я вам! Настоящая
русская красавица!
Амалия Потаповна чрезвычайно заинтересовалась рассказом профессора. Она выспросила обо всех обстоятельствах болезни баронессы, узнала, какие меры принял доктор, куда перевезли больную.
— Я не была знакома с баронессой, но много слышала о ней, — сказала она. — Она приехала в Россию два года назад вместе с братом Владиславом Корозичем. Они были приняты в лучших петербургских домах. Мужчины сходили от нее с ума. В особенности князья Шадурские. Отец и сын. В свете злословили, что оба были ее любовники. Но