Нет, все обстояло не так, как вы себе представляете. Вначале Зеппель Яух разъяснил ему, что даже парни с волосами до плеч, которые не в состоянии отжаться руками от земли, боятся пауков, с началом передачи соревнований по боксу выключают телевизор, а во время стрельбы из пневматической винтовки закрывают оба глаза, при определенных обстоятельствах могут осчастливить человечество открытием эффективного лечебного средства против рака. А кто-то из них может стать конструктором фотонного двигателя. Мы живем в такое время, когда не обязательно обладать крепкой мускулатурой, чтобы попасть на Доску почета. Все это утверждал Зеппель Яух. И добавил, что знает таких, кто хрупок, как стекло, но тем не менее удерживает свое место среди лидеров. И даже позиции мирового класса. Лауреаты государственных премий. Орденоносцы. Парни, которым нет еще и тридцати, но фамилии которых уже есть в энциклопедии. И это прекрасно, считал Зеппель Яух. А армия необходима для того, чтобы так было в жизни всегда. Но мягкие как вата солдаты — не солдаты. Под знаменами куется сталь, добавил он. И парни, держащие в руках оружие, не должны носить замшевые перчатки. Ибо кроме сердца и понимания своего долга они обязаны иметь еще и настоящие солдатские достоинства: выдержку, мужество, силу — и не только физическую, но и моральную. Не каждый обладает такими качествами, но… То же самое говорил и отец.

— Левой, левой, левой, два-три-четыре! Солдат Никель, подтянуться!

Никель вынужден сделать два-три широких шага.

— И это называется товарищ! — процедил он сквозь зубы идущему впереди него Преллеру, но не получил ответа.

— Придержи язык! — тихо, но сердито проговорил сзади Эгон Шорнбергер. — Держи ногу, или я оторву тебе каблуки!

Он заметил, что его силы убывают все больше. И это приводило его в ярость. «Почему именно я должен скиснуть первым? — спрашивал он себя. — Для таких быков, как Преллер и Кернер, марш не составляет труда. Они и в беге на тысячу метров показывают результат менее пяти минут и одними из первых преодолевают штурмовую полосу. Но Юнгман находился всегда, как и я, в середине. Что же сегодня с ним произошло? И лейтенант Винтер выглядит так, словно все это время ехал в автобусе. Для того чтобы произносить пламенные речи, нужно иметь хорошо подвешенный язык, а для того чтобы совершать марш, нужны ноги, будь то оратор или человек, боящийся высунуть свой нос из-под одеяла. Необходимо просто-напросто быть выносливым. Как Юнгман. Как Винтер. А откуда они ее берут, эту выносливость, спрашиваю я вас. К тому же я не выкуриваю по десятку сигарет в день, как Никель, у которого эта дрянь уже все нутро выжгла. И рекордсменом по пиву, как Кошенц, я тоже не являюсь. На спортивных занятиях в школе я всегда был одним из первых. А в длину я прыгнул однажды даже за шесть метров. Тогда это был рекорд. Меня с удовольствием взяли бы в секцию легкой атлетики. Тренировки два раза в неделю, соревнования и тому подобное. Может, я и пошел бы, но они начали сразу же с галопа: дисциплина, долг, послушание и тому подобная чепуха…»

Лейтенант Винтер шел рядом с Андреасом Юнгманом. Командир взвода был доволен. Втайне он должен был признаться самому себе, что предполагал наличие у этого старшего по комнате из первого отделения командирских наклонностей, но не думал, что тот обладает способностью тактически мыслить и четко проводить в жизнь намеченное. Каждый раз, смотря на часы, он убеждался, что отделение укладывается в норматив. В то же время от него не ускользнуло то обстоятельство, что Кошенц, Никель и Шорнбергер окончательно выбились из сил. Это вызвало у него озабоченность, и он старался не выпускать их из поля зрения. В прошлом году у него во взводе был молодой парикмахер, который на последней трети пятнадцатикилометрового марша внезапно вышел из строя, упал лицом на землю, и его в течение нескольких минут сотрясало от рыданий. «Каждый раз повторяется одно и то же, — думал командир взвода, глядя на отрешенные лица солдат отделения. — Большинство приходят на военную службу неподготовленными, размягченными, полными книжных представлений. В иллюстрированном журнале они видели фотографии наших бронетранспортёров, а в кино — несколько репортажей с учений с применением современных систем оружия, и вот уже у них сложилось представление, что в нынешней армии нет больше физического напряжения, пота и стертых ног. Вместо пеших переходов — скоростные танки. Специальные машины для того, что раньше ложилось грузом на собственные плечи. Понтонные мосты там, где на пути внезапно возникает водная преграда, и вертолеты, если необходимо преодолеть горный участок местности. Газеты пишут: „Уничтожение сил и средств противника ныне достигается сухопутными войсками главным образом за счет применения огня современных видов оружия“. И мой классный руководитель аргументировал точно таким же образом: „Мальчики, в армии ныне все базируется на технике! Надев военную форму, вы приобретете необходимые для будущей гражданской профессии знания в области двигателей и электроники, равным образом и средств связи“. Нет, он не сказал ни слова неправды. Он нисколько не преувеличивал, но это была только половина правды. Так сказать, легкая сторона солдатской жизни».

— Левой, левой, левой, два-три-четыре! — задавал Андреас Юнгман темп движения.

Он не мог позволить отделению ни малейшей передышки, в противном случае в их ряды немедленно проникнет усталость. «Держись, Миха, — думал он, — ты не должен сдаваться. Ни ты, ни Йохен, ни Эгон. Никто из нас. Это мы обязаны сделать не только для самих себя, но и для Лаппен-Калле. Мы не должны опозорить его перед вторым и третьим отделениями. Если только мы придем первыми к назначенному месту, я заплачу за шесть бутылок пива. Добровольно. И я не шучу. Надо держаться, парни! Но сколько нам еще осталось идти? Это не дорога, а какая-то резиновая лента!»

— Солдат Кошенц, ко мне! — приказал лейтенант Винтер после того, как перекинулся несколькими словами с Андреасом Юнгманом, который остановил отделение, но не отдал распоряжения разойтись для отдыха. — Вашу руку, солдат Кошенц, — потребовал командир взвода.

Растерянный гигант протянул левую руку. Лейтенант Винтер заученным движением щупал пульс, наблюдая за секундной стрелкой часов. «Двадцать семь на шесть, получается сто шестьдесят два удара в минуту, — подсчитал он. — Это нижняя граница сильной нагрузки, а нам предстоит еще много дел».

— Сколько? — спросил Андреас Юнгман. У себя он насчитал сто двадцать шесть.

— Сто шестьдесят два, — ответил лейтенант Винтер.

— Почти две сотни! — заявил Михаэль Кошенц, возвратившись в строй. На его лице появилась страдальческая мина, а голос звучал как у умирающего.

Андреас размышлял.

— Отделение — вольно! — подал он команду.

Командир взвода согласно кивнул головой. Темп движения замедлился. Часы показывали 17.26, оставалось четырнадцать минут до назначенного срока. Отходящая от дороги лесная тропинка помогла Андреасу сориентироваться по карте и установить расстояние до перекрестка дорог у Мюленштедта. От того места, где находится отделение, до места встречи оставалось полтора километра. Андреас Юнгман не делал из этого никакой тайны. Он хотел, чтобы все знали положение дел. Четырнадцать минут на полтора километра, но на этом ведь марш не заканчивался. Правильное распределение сил входило в выполнение боевой задачи. Отделение, которое прибудет к установленному месту небоеспособным, будет иметь такую же цену в бою, как и полдюжины стреляных гильз.

— Ускорим немного шаг! — предложил Хейнц Кернер.

Бруно Преллер молчал.

Эгон Шорнбергер тоже ничего не ответил.

— А что это даст, если вам потом придется тащить меня на себе? — спросил Михаэль Кошенц.

— Пропади все пропадом, — простонал Йохен Никель глухо. «Еще десять минут, — определил он сам для себя. — Десять минут или, самое большее, четверть часа — и я просто-напросто упаду. Безразлично, что будет потом. Растянусь на дороге, как мокрый мешок, и конец этому издевательству».

И тем не менее шаги стали тверже. Конечно, это было далеко не движение в ногу, но все же солдаты шагали целеустремленнее, и без команды.

Лицо Андреаса Юнгмана сделалось неподвижным, как маска. Он не хотел, чтобы другие увидели, что и у него дыхание стало затрудненным. Но эта маскировка ему не удавалась. Каждый мог видеть его горящие щеки и пот, который он постоянно вытирал тыльной стороной ладони. И тем не менее он знал, что еще не достиг своей границы.

Он не впервые совершает марш до горизонта и далее. В обществе «Спорт и техника» он принимал участие в двух пятнадцатикилометровых маршах. Честно говоря, маршей было полтора, так как во время первого марша в начале седьмого километра товарищи вынуждены были посадить его на сопровождавшую их автомашину. Он вывихнул тогда ногу. Лодыжку разнесло, как лошадиное копыто. Десять дней он не мог обуть никакие ботинки. И все же уже через месяц, когда они тренировались на штурмовой полосе, он был вместе со всеми.