— И что же? — спросил Михаэль Кошенц. — Кто это?

— Ханс Георг Ловебер, — ответил старик хрипло, — был твоим отцом, мой мальчик.

Михаэль растерянно уставился на деда. «Видимо, кинолента у него порвалась окончательно», — подумал он, но необычное волнение деда вызвало в нем чувство неуверенности, это чувство исходило и от памятника. Внезапно его охватило беспокойство от возможных осложнений, которые ненавидел еще с детства. Их мирные семейные отношения, построенные на внутреннем равновесии, он не хотел бы изменять ни при каких обстоятельствах. До этого часа вся его жизнь была свободна от сомнений. Так и должно было оставаться.

С некоторых пор ему стало известно, что его родители поженились лишь через семь месяцев после его рождения. Из этого не делали никакой тайны. Когда ему для получения паспорта потребовалось представить в полицию свидетельство о рождении, он прочитал там: «Отец неизвестен, мать, Маргот Финк, не замужем». На его вопрос она, немного помедлив, сказала: «Тогда были другие времена. Ты же знаешь, отец через полгода привел все в порядок, мой мальчик». А его отцом был Вальтер Кошенц. Так стояло во всех анкетах, так он писал в автобиографии, и так должно было остаться, невзирая на то, был ли это новый сдвиг у старика или он на самом деле хотел вытащить на свет давно забытую историю, которая, как и все ей подобные, обычно наносит лишь раны. Он вспомнил о заплаканных глазах матери. «Я не хочу слышать об этом ни одного слова, ни одного звука», — решил он про себя.

— Пойдем, дед! — потребовал он решительно и взял старика за рукав. — Покажи лучше, где могила бабушки.

Но тот даже не пошевелился.

— Твой отец, — сказал он. Его умиротворенный взгляд покоился на голубых и желтых цветах. — Нам следовало бы приехать сюда значительно раньше, Миха. Намного раньше!

— Но почему? — спросил Михаэль. Его лицо выражало протест. Он выговаривал слова, как выплевывают несъедобные зерна. — Что мне, собственно, делать с двумя отцами? Этот был уже мертв, прежде чем я появился на свет. К чему все это? Ты что, хочешь настроить меня против отца? Хочешь нарушить мир в доме? Чего ты добиваешься, привезя меня сюда?

— Ты должен знать правду. — Старик посмотрел на внука. В его глазах заблестели слезы. Он шмыгнул носом и вытер его тыльной стороной ладони. — Правду!

— Остолоп! — воскликнул Михаэль Кошенц, чувствуя в груди горячий комок. — Правду! Ты же на пятьдесят лет старше меня и до сих пор не понял, что молчание подчас умнее и порядочнее, чем десяток так называемых правд…

— Мальчик!

— Да, порядочнее! Наш мастер, например, выезжает на загородные прогулки всегда со всем коллективом, но при этом забавляется с одной из работниц. А дома у него отличная жена и двое маленьких ребятишек. Они сейчас строят дом и радуются предстоящему новоселью. Так вот попробуй туда пойти и сказать ей свою правду. Или расскажи ее мужьям, которые ничего не знают о своих рогах. Такие апостолы правды мне нравятся. А что потом? Развод. Дети остаются без отца. Женщина в отчаянии начинает пить. Почти готовый дом каким-нибудь прилично зарабатывающим дельцом будет куплен за бесценок… И это все из-за правды! Дерьмо это, а не правда! Пошли отсюда!

Михаэль круто повернулся, сделал несколько шагов, но внезапно замедлил движение, остановился и оглянулся на старика, который и не собирался следовать за ним.

— Я подожду на улице, у машины! — крикнул Михаэль и хотел идти дальше, как вдруг старик воскликнул:

— У него есть на это право! Немедленно иди сюда! — Его слова прозвучали как приказ, да это и был приказ.

Нехотя Михаэль повернулся. На памятник он и не смотрел.

— Тебя не интересует, как все было? — спросил дед.

— Нет, — ответил Михаэль холодно.

— И тем не менее я тебе сейчас расскажу, — сказал старик, — а ты будешь меня слушать.

Михаэль разглядывал голые сучья буков с таким вниманием, как будто пересчитывал их темные ветки.

— Они познакомились на пасху, твоя мать и он. — Дед кивнул на памятник. — С тех пор прошло более двадцати лет. Он служил в пограничной полиции, и его звали Жорж. Когда на следующий день он снова танцевал только с Маргот, парни затеяли драку и поколотили его. Однако в следующее воскресенье он явился вновь как ни в чем не бывало и опять танцевал только с твоей матерью. Все танцы. Тогда его приняли, как своего. — Старик замолчал, шмыгнул носом и вытер его рукавом своей ватной куртки.

— Он что же, был болен? — спросил Михаэль как бы между прочим. Взгляд его был устремлен на пару голубей, круживших над часовней, а затем улетевших в сторону деревни.

— Это был парень наподобие буйвола, мой мальчик. Ботинки он носил сорок пятого размера.

Выражение лица Михаэля изменилось. В глазах блеснула искра любопытства.

— Сорок пятого? — переспросил он. Это был его размер обуви, что доставляло ему кучу хлопот.

— Его убили, — сказал старик. Он посмотрел на черный, слегка сужающийся кверху, четырехгранный, пирамидальной формы, памятник. — Банда скотов, сволочи!

— Кто?

— Кто, спрашиваешь? Это некоторые из тех, с той стороны, кто ныне определяет, какое барахло должен носить такой, как ты, — ответил дед с горечью. — Кто внушает вам, какой длины должны быть ваши волосы, что правильно и что неправильно во взаимоотношениях людей, что вы должны наклеивать на стены собственной квартиры… — Он заметил, что внук все еще смотрит в сторону буков, и некоторое время помолчал. И когда продолжил свой рассказ, каждая его фраза содержала в себе одну из колючек, которые он как бы разбрасывал. — Там, на границе, может быть в десяти — двенадцати километрах отсюда, это и произошло. За семь дней до свадьбы. Во всем доме уже пахло пирогами. Я даже поссорился с лесником из-за двух сосенок, которые мы хотели поставить для молодоженов справа и слева от двери. Жорж думал, что это будет его последний выход в наряд перед отпуском, а также последний день холостяка. А выход-то получился последним в жизни. Из рощицы, с той стороны, раздались три выстрела. Стреляли из засады. Второму пограничнику зацепило плечо, а твоему отцу одна пуля попала в горло, а другая — в грудь… Он не хотел верить в то, что умирает, до самого конца. «Это неправда, — сказал он. — Я сейчас не могу умереть. Сейчас, когда для нас все только начинается…» Это были его последние слова. Подстрелили! Просто так, из ненависти!