— Она танцует с каждым, кто ей понравится, — заметил парень. — Попробуй сам, если на себя надеешься. Сегодня вечером в соседней деревне играет капелла «Пайпляйнерс», так мы там все будем. Если ничего не выгорит, переспишь на вокзале.

— Я найду что-нибудь потеплее, поверь мне! — ответил Михаэль и больше уже не спускал глаз с медноволосой девушки.

Через пару часов он пришел с двумя бухфельденцами в трактир «Золотая щука». Деда там уже не было.

— Хуфельды отвезли его на машине в Штутцбах, к автобусу, — сказал хозяин. — Ты не должен на него сердиться, что он не пошел еще раз на кладбище. Он ведь уже немолодой.

— При чем тут кладбище? — спросил Михаэль, не подумав.

— А ты разве не там был все это время?

Михаэль посмотрел на своих спутников. Из этого разговора они не поняли ни слова.

— Что только не взбредет в голову старым людям, — заметил он. Его слова прозвучали так, как будто он просил снисхождения для деда. — Принесите нам, пожалуйста, три добрые кружечки светлого пива!

Старый трактирщик опытным движением наполнил пол-литровые кружки. «Пиво и пчелки, — думал он при этом с ухмылкой, — таковы они все в этом возрасте…»

Второй взвод двигался в походной колонне. Асфальтированная дорога отделяла лес от полей и лугов. Солдаты пели. Голоса их звучали глухо, как из глубины колодца. «На облучке желтого тарантаса сижу я высоко со свояком…» Желтый тарантас. Как будто бы цвет играет какую-то роль. И свояк совершенно ни при чем. Главное — сидеть! Главное — ехать! Пусть это будет даже санитарная машина, которая как раз обгоняет их, чтобы потом ожидать где-то впереди.

— У вас тоже все горит? — задал вопрос Бруно Преллер между двумя куплетами.

Сзади Йохен Никель подхватывает сказанное.

— Парень! — прохрипел он. — У меня как будто бы чертополох в глотке!

Преллер засмеялся страдальчески.

— Я имею в виду жжение в глазах. Как огонь!

— Заткните наконец глотки! — чертыхнулся сдержанно Михаэль Кошенц.

Идущий перед ним Карл Хейнц Бретшнейдер затянул следующий куплет.

Командир роты и лейтенант Винтер шли за взводом на некотором удалении. В ветвях деревьев пронзительно кричали птицы. Клювастый народец воспринимал хриплоголосое пение как вызов. Командир взвода присматривался к кронам деревьев.

— Гаррулус гландариус, — заявил он тоном знатока. — Здесь, в этой местности, их большое количество… Сойки.

Командир роты на ходу изучал карту. По его виду не было понятно, слышал ли он что-нибудь вообще.

— Я полагаю, каждому человеку требуется какой-то сугубо индивидуальный источник энергии, — заметил лейтенант. — Для подзарядки. Нечто вроде бензозаправочной колонки для души. Для меня таким источником является природа. Лес, запахи мха и смолы. Бабочки, поля…

— Романтик! — ухмыльнулся обер-лейтенант. Он измерил участок на карте и задумался.

— Здесь я чувствую себя как дома, — признался командир взвода. — Во всяком случае, больше, чем в казарме. Или на некоторых собраниях… Собственно говоря, я собирался изучать зоологию.

Командир роты оторвался от карты и посмотрел на лейтенанта несколько ошеломленно.

— Удивительно!

— Что именно?

— Именно зоология — и офицер. И даже один из лучших.

Лейтенант заметил двух зайцев, прыгавших по картофельному полю, простиравшемуся до самого горизонта, и стал наблюдать за ними.

— Со своей мечтой я до сих пор еще не совсем расстался, — признался он. — Я знаю одного человека, который начал заниматься наукой в сорок восемь лет и в пятьдесят четыре стал доктором.

— В таком случае у вас останется еще пара лет и для нашего полка, — заметил обер-лейтенант и улыбнулся.

Но уже через несколько шагов выражение его лица вновь стало строгим и напряженным. Командир взвода почувствовал, что скоро последует новая вводная. Он посмотрел на карту и догадался, что солдатам его взвода предстоит преодоление реки. Что же это был бы за командир роты, если бы ему при этом ничего не пришло в голову? Даже если это и не предусмотрено планом. Однако это было запланировано. Ошибка исключена. За шесть километров до ворот казармы. Таким образом, это, по-видимому, их последнее препятствие. Придется еще раз собраться с силами.

Андреас Юнгман не слышал крика соек, не видел удаляющихся зайцев, так же как не реагировал на чертыхания идущего впереди него товарища. Он думал о Дорис. Он стоит с ней на перроне вокзала, целует ее, играет ее каштановыми, спадающими на плечи волосами. И, желая облегчить ей расставание, лжет. Говорит, что еще раз подумает в отношении сверхсрочной службы, что, может быть, он даже и не подходит для нее, и чувствует, как она прижимается к нему каждой клеточкой своего тела, как бы ища опоры и защиты.