Это Антон (почти два месяца прошло после той нашей последней ночи).

– Привет, – произносит он будничным голосом.

– Привет… – я чуть ли не роняют свой телефон в унитаз. Чтобы этого не случилось, приходится проявлять чудеса эквилибристики.

Больше Антон ничего не говорит – молчит. Молчу и я, так и замерев в дурацкой позе: в одной (дрожащей) руке телефон, другая держится за приподнятую юбку. Колготки наполовину спущены.

– Я не вовремя?… – наконец нарушает молчание Антон, он говорит чуть более хрипло, чем обычно. По длинной паузе и осипшему голосу догадываюсь: волнуется.

– Нет-нет, все нормально… Я слушаю.

– Как ты? – произносит он так просто, словно просит меня купить хлеба по дороге домой. – Лана…

Телефон все-таки совершает предательское па – выскальзывает из моих трясущихся рук и с грохотом падает на кафельный пол туалетной комнаты. Японский бог! Слава тебе, что на пол, а не в очко!.. От телефона отлетает крышка, вываливается батарея, и обе эти запчасти приземляются рядом с корпусом. Теперь прямо передо мной лежат три детали, которые раньше составляли сотовый. Я сгребаю их в кучу и запихиваю в карман. Что именно произнес Антон после слова «Лана», для меня так и остается загадкой. Я готова взреветь от ярости.

Чертыхаясь, продолжаю начатое. Закончив и обернувшись, чтобы слить воду, замечаю, что на бачке лежит… чей-то мобильный. Поверх кожаного чехла лоснится корпус модно-противного цвета «фуксия», по периметру трубки россыпь страз. Моя фантазия мгновенно рисует тонконогую девицу с наклеенными ногтями и ресницами, всегда озабоченную впечатлением, которое она производит на окружающих, особенно на мужчин. Вероятно, эта девочка забыла телефон, когда посетила кабинку до меня.

Вдруг и этот телефон начинает вибрировать. Я вздрагиваю и удивленно таращусь на него, и, как уже бывало, на мгновение у меня мелькает нелепая мысль: неужели Антон?…

С каждой секундой звонок фуксиевого монстра звучит все громче и громче, а я, невольно шикая на предателя так, будто он может замолкнуть, лихорадочно жму на все подряд его сенсорные кнопки. Пусть я буду воровкой, но возвращать найденыша его владелице мне вовсе не хочется, это – мой трофей. Компенсация за только что разбитый собственный. Чтобы отключить добычу, мне приходится сильно стукнуть ею об стену – от этого враз отваливается крышка. Я быстро достаю батарею, и только тогда фуксиевый монстр смолкает.

Открыв кабинку, с непроницаемым лицом выхожу из туалетной комнаты. Мою руки, не слишком вежливо втиснувшись меж двух девиц, ожидающих очереди. Девицы с ресницами, как у буренки, среди них нет, поэтому спокойно прохожу по коридору и возвращаюсь в зал.

Кира уже рассчиталась и нетерпеливо переминается с ноги ногу – опаздывает в офис на встречу. Мы прощаемся.

В офисе я собираю свой телефон. Но увы – он больше не работает. И хотя я еще много раз пытаюсь дозвониться до Антона, у меня ничего не выходит – его телефон выключен. К полуночи приходит сообщение: «Ты ОК? Звонил сказать, что уезжаю. Минимум на полгода. Новый проект. Заказчик в Азии. Приземлился в Сингапуре. Звонить дорого. Не скучай. Прости за все».

Зачем он это сделал? Зачем звонил, зачем прислал эту странную эсэмэску?… Вся моя защитная скорлупа рассыпалась, и мне опять плохо. Что значит «прости за все»? О чем говорит его это «не скучай»? Зачем звонил сказать, что уедет, – мне-то теперь какая разница?

Зачем все это?…

Когда мне плохо, я не могу думать ни о прошлом, ни тем более о будущем. Ведь моя жизнь – это не ушедшее и не грядущее, моя жизнь – прямо сейчас. И прямо сейчас то, что в ней происходит, то, что я чувствую, мне не нравится. Мне больно.

Я не могу жить надеждами на то, что когда-нибудь все изменится, я каким-то чудом переживу эту осень, у нас все наладится с Антоном (действительно ли смогу впустить назад этого мерзавца?…) и я напишу и издам книгу (получится ли?…). Не могу, ведь прямо сейчас, сию секунду, мне больно.

Прошлое (мы с Антоном) уже ушло, я это знаю, и что толку его ворошить. Однако, когда скребут кошки и я чувствую себя полнейшей неудачницей, самоподбадривания вроде «потерпи, очень скоро все наладится» для меня тоже полная чушь, невнятная и бесполезная. Ненавижу терпеть и ждать этого самого «очень скоро». И не могу подкармливать себя надеждами, что вот-вот все изменится: закончится этот октябрь, будет другим настроение, я возьму себя в руки или (о, чудо!) Антон сменит по отношению ко мне гнев на милость и я вдруг стану его достойна… Не могу. Вместо этого я словно впадаю в состояние зиготы – замерзаю и затормаживаюсь. Если что-то и делаю, что делаю это механически, будто столетний истукан. Как истукан встаю утром, как истукан куда-то иду, с кем-то разговариваю… Я словно в этом всем не участвую, будто делает это все кто-то другой – не я.

Сейчас я – истукан.

Мои дни сливаются в один невыразительный поток. Серый и болезненный. И завтра нечего будет вспомнить. Ничего достойного. Эти дни боли пройдут невыразительной чередой – улетят в трубу, спустятся в унитаз.

Но, невзирая ни на что, невзирая на эту боль, я должна доказать этому самовлюбленному надменному кретину, унизившему меня так сильно (и он, похоже, даже не понял этого!), что чего-то стою. Пусть он когда-нибудь услышит обо мне и кусает локти, сволочь, что так обошелся со мной. Э-эх, если бы только смогла отомстить и доказать, что я – не хлам!..