выиграем, мля, эту чёртову войну! Некуда, мля, отступать!

Все эти мысли придавали ему сил и притупляли ощущение жуткого холода.

92

И вот катер подошёл, и крюки на тросах были сброшены. Шматко опять натянул маску,

повернул вентиль подачи воздуха и пошёл снова вниз к лодке, направляя тяжеленные крепежи,

которые опускались рядом с ним. Не сразу удалось зацепить крючья за петли. Пришлось

повозиться. Но Шматко был так погружён в это занятие, что даже ощущение присутствия чужого

разума внутри него притупилось. И вот он вынырнул, сорвал маску и, улыбаясь, дал отмашку.

Готово. Его взяли на борт. Сняли промокший костюм и тяжеленное снаряжение. Отвели в камбуз,

где кок по приказу капитана налил ему в алюминиевую кружку около ста граммов чистого спирта.

Сев на пороге рубки, обернув ноги сухим бушлатом, Шматко опрокинул в горло спирт, и тут

организм его расслабился, поняв, что мобилизация на время отложена. И Шматко практически

мгновенно погрузился в сон, удивлённо ощущая краем сознания, что чужой разум внутри также

вместе с ним погружается сейчас в тёмную и мутную глубину забытья.

— Вот там мы и встретимся, — почему-то весело подумал матрос Шматко. И уснул.

Он так и не услышал разрывающего воздух грохота взрыва, когда торпедоносец взлетел на

воздух, едва тронувшись с места, почти мгновенно разметав всего себя по серым стальным волнам

Финского залива. Занятый молитвой, Шматко не заметил там, в глубине, тонкий трос,

связывающий лежащую на дне подводную лодку с огромной замаскированной миной возле неё.

Едва катер сдвинул опасный груз, как всё в радиусе семидесяти метров было превращено в мелкое

крошево. Всё. И рыбы, и камни на дне, и катер на волнах, и подлодка в глубине, и русские

матросы, и немецкие мёртвые подводники. Всё, кроме самого матроса Феоктиста Шматко,

который был выкинут в ледяной воздух над волнами и по счастливому стечению обстоятельств (а

может, потому что успел-таки от чистого сердца впервые в жизни помолиться) не утонул, упав в

воду. И стоявший невдалеке на якоре такой же торпедоносец быстро подоспел и взял его на борт.

Контуженого, но живого. И первое, что увидел один-единственный уцелевший в этой боевой

операции матрос Шматко, очнувшись через несколько дней в госпитале, были полные слёз глаза

несравненной и всеми в Кронштадтском порту обсуждаемой медсестры Нюры. Артемия

Феоктистовича в моряцкой боевой головушке уже не было, и эти прекрасные черты милой Нюры,

аки и все её остальные достоинства, бухгалтеру Шматко предстояло увидеть весьма позже.

Великий Вездесущный Тутытам и его туристическое агентство Белочников

Стрелочкиных

Резкий свет пробился сквозь его, Артемия Феоктистовича Шматко, веки. Бухгалтер потянулся

было сладко, а затем подскочил, словно ужаленный Страстной Напастью. Руки-то его были на

руле! О, Великий Тутытам!

«Я уснул за рулём!» — пролетела пикирующей Белкой-Парашютягой первая его мысль.

«Я жив!» — пронеслась вслед за ней Белкой-Дельтапланерюгой вторая.

93

«Ура!» — тут уже чёткий и цепкий бухгалтерский мозг взял всё под свой неусыпный

математический контроль. Быстро обежав вниманием ноги-руки, мозг констатировал, что

управление машиной в полном порядке. И неторопливо, последними в очереди, распахнулись

глаза.

— Кутунгескэ джаляб! — неожиданно для самого себя заорал Артемий Феоктистович на

чужестранном ему, далёком языке.

Кругом простирались горы. Да такие, что ему, рядовому бухгалтеру, жившему в комнатах

Буркиной Фасо, и не снились никогда. Снежные вершины сияли, словно намытый хрустальный

сервиз в серванте его бабушки. Дорогой читатель, чему удивляться? Все бабушки вселенной

одинаковы. Во всех сервантах всех галактик стоят одни и те же хрустальные сервизы. Биллионы

сервизов. Биллионы бабушек. И по всей вселенной вторые намывают и стерегут первых в

биллионах сервантов. Памаги-и-ите!

— Вай Дод! — заорал Артемий и переключился на родной планетарный язык: — И куда