голову скорее от боли, чем от стыда, и ничего не отЕе-» тила. — Я не вижу смысла в этом свидании, дети мои, — продолжал священник. — Меня послали сюда выслушать исповедь браво, и, разумеется, девушка, у которой есть так много причин осуждать человека, столь долго ее об¬ манывавшего, не захочет слышать подробности о его жизни. — Нет, нет, — снова прошептала Джельсомина, ис¬ ступленно замахав руками. — Будет лучше, падре, если она поверит самым ужасным слухам обо мне, — с горечью сказал Якопо, -г» тогда она научится ненавидеть даже память обо мне. Джельсомина не ответила, лишь снова повторив свой неистовый жест. — Сердце бедной девушки тяжко ранено, — сочув^ ственно произнес монах. — С таким нежным цветком нельзя обращаться грубо. Прислушайся к голосу рас^ судка, дочь моя, и не поддавайся слабости. — Не спрашивайте ее ни о чем, падре, пусть она про-^ клянет меня и уйдет отсюда! — Карло! — воскликнула Джельсомина. Воцарилось долгое молчание. Монах размышлял о том, что человеческое чувство сильнее его доводов и что сердце Джельсомины исцелит только время. В душе за¬ ключенного шла такая жестокая борьба, какой ему, ве¬ роятно, еще ии разу не доводилось испытать, но земные желания, все еще владевшие им, наконец победили. — Падре,— спокойно и с достоинством сказал он, шагнув вперед, насколько позволяла цепь, — я надеялся...: что это несчастное, но невинное существо с проклятием отвернется от своей любви, когда узнает, что человек, которого она любит, —- наемный убийца... Но я ошибся, я плохо знал женское сердце! Скажи мне, Джельсомина, и, ради всего святого, скажи чистую правду: можешь ли ты смотреть на меня без ужаса?* Джельсомина затрепетала, но подняла на него глаза и улыбнулась, как ребенок, улыбающийся сквозь слезы в ответ на ласковый взгляд матери. Якопо, потрясенный, вздрогнул так, что удивленный монах услыхал, как звяк¬ нули его цепи. — Довольно, — сказал браво, делая страшное усилие, чтобы овладеть собой. — Джельсомина, ты услышишь мою 364

— Падре, пусть она поверит самым ужасным слухам обо мне, — с горечью сказал Якопо, — тогда она научится ненавидеть даже память обо мне.

исповедь. Ты долго владела одной моей тайной, теперь , я открою тебе и все остальные. — И про Антонио? — в ужасе воскликнула Джельсо- мина. — Карло, Карло! Что сделал тебе этот старый ры¬ бак и как ты мог убить его? — Антонио? — отозвался монах. Разве тебя обви¬ няют в его убийстве, сын мой? — Именно за это преступление я и приговорен к смерти. Кармелит упал на табурет и замер; только взгляд его, полный. ужаса, переходил с невозмутимого лица Якопо на его дрожащую подругу. Мало-помалу истинное поло¬ жение вещей стало для него проясняться. — Это какая-то страшная ошибка! — прошептал мо- пах. — Я поспешу к судьям и раскрою им глаза. Узник спокойно улыбнулся и жестом остановил пыл¬ кого и наивного кармелита. — Это бесполезно, — сказал он. — Совету Трех угодно судить меня за эту смерть. — Тогда ты умрешь безвинно! Я свидетель, что его убил не ты. — Падре! — воскликнула Джельсомина. — О падре! Повторите ваши слова... скажите, что Карло не мог по¬ ступить так жестоко! — В этом преступлении он, во всяком случае, неви¬ новен. — Джельсомина! сказал Якопо, не в силах более терпеть и стараясь протянуть к ней руки. — Во всех остальных я тоже неповинен! Крик безумной радости вырвался из груди девушки, и в следующее мгновение она без чувств упала на грудь своего возлюбленного. Теперь мы опустим занавес над этой сценой и под¬ нимем его лишь час спустя. В ту минуту все, кто нахо¬ дился в камере, собрались на ее середине, и лампа тускло освещала их лица, наложив на них глубокие тени и резко подчеркивая их выразительность. Кармелит сидел на та¬ бурете, а Якопо и Джельсомина стояли возле него на коленях. Якопо говорил с жаром, а остальные ловили каждое его слово не из любопытства, а от всей души желая убедиться в его невиновности. — Я вам уже говорил, падре, — продолжал Якопо, — что ложное обвинение в контрабанде навлекло на моего 366

несчастного отца гнев сената, и старик долгое время то-* милея в одной из этих проклятых камер, а мы все ду¬ мали, что он находится в ссылке на далеком острове. Наконец нам удалось привести убедительные доказатель¬ ства несправедливости приговора сената. Но боюсь, люди, считающие, что призваны править на земле, не любят сознаваться в своих промахах, потому что это могло бы опорочить всю систему их правления. Сенат так долго медлил с признанием своей ошибки... так долго, что моя бедная мать не выдержала и умерла от горя! Моя сестра, ровесница Джельсомины, скоро последовала за матерью, потому что единственное доказательство, представленное сенатом, когда от него потребовали таковых, было лишь подозрение, что в преступлении, за которое пострадал мой несчастный отец, был виновей один рыбак, искавший ее любви. — И они отказались восстановить справедливость? — воскликнул кармелит. — Для этого следовало признать, что им свойственно ошибаться, падре. Но тогда была бы задета репутация многих знатных патрициев, а мне кажется, мораль сена¬ торов отличается от общечеловеческой тем, что эти люди ставят политику выше справедливости. — Возможно, ты и прав, сын мой, ибо, если государ¬ ство построено на ложных принципах, его интересы мо¬ гут поддерживаться лишь порочными методами. — После долгих лет просьб и обещаний с меня нако¬ нец взяли торжественную клятву сохранять тайну, и я был допущен в камеру отца. Какое это было счастье по¬ могать ему, слышать его голос, получать его благосло¬ вение! Джельсомина была тогда еще совсем юной девуш¬ кой. Я не догадывался о причине, по которой сена¬ торы позволили мне навещать отца при ее помощи, и лишь позднее стал кое-что понимать. Убедившись, что я полностью в их власти, они вынудили меня сделать ту роковую ошибку, которая разрушила все мои надежды и довела меня теперь до этого ужасного положения. г— Ты доказал свою невиновности, сын мой! ^ Да, я не проливал крови, падре, но я виноват в том, что потворствовал их низким делам. Не стану утом¬ лять вас рассказами о том, каким образом действовали они, чтобы поработить мою душу. Я поклялся некоторое время служить сенату в качестве тайного агента. За это 367

мяо обещали выпустить отца па свободу! Им не удалось бы восторжествовать надо мной, не будь я свидетелем бесконечных страданий того, кто. дал мне жизнь и един¬ ственного, кто ещё оставался у меня на всем свете. Ви¬ деть его муки было выше моих сил... Мне нашептывали о всевозможных пытках, мне показывали картины, где изображались умирающие мученики, чтобы я имел пред¬ ставление о том, какие страдания ждут осужденных! В ту пору в городе часто происходили убийства, требо¬ валось вмешательство полиции... словом, падре, я позво¬ лил им распускать обо мне всякие слухи, чтобы отвлечь внимание горожан от действии сената. Что и говорить; человек, согласившийся отдать свое имя на позор, скоро действительно заслужит его! — Для чего же понадобилась такая презренная клевета? — Ко мне, падре, обращались как к наемному убийце; а мои сообщения об этом были полезны сенату. Но я спас жизнь нескольким людям, и это хоть немного уте-- шает меня в моей ошибке или преступлении. — Я понял тебя, Якопо; мне говорили, что в Венеции не стеснялись, пользоваться таким образом услугами лю¬ дей смелого и. пылкого нрава. Но неужели такие злодеяг ния могут прикрываться именем Святого Марка? — Да, падре, и еще многое! У меня были и другие обязанности, связанные с сенатом. Горожане удивлялись, что я разгуливаю на свободе, а наиболее злобные и мсти¬ тельные пытались воспользоваться моими услугами. Ко¬ гда слухи эти слишком возмущали народ, Совет Трех всегда умел отвлечь его гнев на другое; когда же народ успокаивался более, чем это было нужно сенату, он снова раздувал недовольство. Короче говоря, три долгих года я вел жизнь отверженного, и силы мне давала надежда освободить отца и любовь этой наивной девушки. г- Бедный Якопо! Твоя участь ужасна! Я всегда буду молиться за тебя. — А ты, Джельсомина? Дочь смотрителя молчала. Она ловила каждое слово,, оброненное Якопо, и теперь, когда она поняла всю правду, счастливые глаза ее сверкали почти неестествен¬ ным блеском. — Если ты еще не убедилась, Джельсомина, — ска¬ зал Якопо, — что я не тот негодяй, за которого меня принимали, тогда лучше мне было онеметь! 368

Она протянула ему руку и, бросившись к нему на грудь, заплакала. — :Я знаю,, каким искушениям тебя подвергали, бед¬ ный Карлр, — сказала она нежно, — как безгранично ты любил своего отца. — Ты прощаешь мне, Джельсомина, что я обманывал тебя? — Здесь не было обмана. Я видела в тебе сына, гото¬ вого отдать жизнь за отца, и не ошиблась в этом. Добрый монах наблюдал эту. сцену с участием и со¬ страданием. По его щекам катились слезы.
– г- Ваша любовь бесконечно чиста, — сказал он. — Давно ли вы знаете друг друга? — Уже несколько лет, падре. — Бывала ли ты с Якопо в камере его отца, Джель¬ сомина? Я всегда провожала его туда, падре. Монах задумался. Спустя несколько минут он начал исповедовать узника и дал ему отпущение грехов с иск¬ ренностью, доказывавшей глубину его расположения к молодым людям. Затем он взял за руку Джельсомину и, прощаясь с Якопо, ласково и спокойно взглянул на него. — Мы покидаем тебя, — сказал он, — но будь муже¬ ствен, сын мой. Я не могу поверить, что Венеция оста¬ нется глуха к истории твоей жизни! И верь, эта предан¬ ная девушка и я сделаем все, чтобы спасти тебя. Якопо выслушал это заверение как человек, привыч¬ ный ко всему. Он проводил гостей грустной и недоверчи¬ вой улыбкой. И все же в ней светилась радость человека, облегчившего свою душу. Г л о, в а XXX Чисты вы сердцем — Потому легко Гнев благородный охватить вас может, И потому вы ищете добро В преступнике. Байрон, «Вернер» Тюремщики уже ждали отца Ансельмо и Джельсо¬ мину; как только те покинули камеру, ее заперли на ночь. По дороге их никто ни о чем не спросил. Дойдя до 13 Феиимор Купер, том V 369

конца коридора, ведущего в квартиру смотрителя, монах остановился. — Найдешь ли ты в своей душе силы, чтобы помочь безвинному? — торжественно спросил он вдруг; очевидно, какая-то важная мысль всецело завладела им, — Падре! — Я хочу знать, так ли сильна твоя любовь, что ты не дрогнешь и в самую трудную минуту? Без такой реши¬ мости Якопо неминуемо погибнет. —> Я готова умереть, чтобы спасти его от страданий! — Подумай хорошенько, дочь моя! Сможешь ли ты позабыть условности, преодолеть застенчивость, свой¬ ственную твоему возрасту и положению, и бесстрашно говорить в присутствии грозных сенаторов? — Да, падре. Монах восхищенно взглянул на нежную девушку, лицо которой дышало решимостью и любовью, и подал знак следовать за ним. — Если так, то мы с тобой предстанем перед самыми гордыми и устрашающими людьми на земле, если только нам это удастся, — сказал кармелит. — Мы исполним наш долг перед обеими сторонами — перед угнетателями й угнетенными, — чтобы нашу совесть не отягчил грех рав¬ нодушия. И, ничего более не добавив, отец Ансельмо повел по¬ корную Джельсомину в ту часть дворца, где помещались личные покои правителя республики. Ревностная забота венецианских патрициев о доже имеет свою историю. По существу, дож был марионеткой в их руках, и они терпели его лишь поскольку система их правления требовала, чтобы некое лицо присут¬ ствовало — только для видимости — на всех пышных це¬ ремониях, являвшихся неотъемлемой частью этой на¬ сквозь фальшивой системы, а также во время всяких переговоров и дел, которые велись с другими государ¬ ствами. Дож жил в своем дворце подобно царице пчел в улье; его как будто лелеяли, ему публично оказывали всякие почести, но, в сущности, он лишь выполнял волю тех, кто обладал действительной властью и использовал ее во зло; и подобно названному насекомому, можем мы добавить, потреблял непомерно большую часть плодов, производимых обществом. 370

Благодаря своему решительному и уверенному виду отец Ансельмо беспрепятственно дошел до личных покоев дожа, находившихся в изолированной и усиленно охра¬ няемой части дворца. Часовые не задержали его, потому что уверенная поступь монаха и его одеяние наводили их на мысль, что тот исполняет свои обычные священ¬ ные обязанности. И таким простым и спокойным спосо¬ бом монах и его спутница проникли в покои дожа, куда безуспешно пытались пробраться тысячи людей, прибегая для этого к куда более изощренным средствам. В эту минуту там было всего лишь двое или трое сон¬ ных служителей. Один из них быстро вскочил, и по его смущенному и встревоженному лицу можно было судить, насколько он удивлен внезапным появлением столь не¬ урочных посетителей. — Боюсь, его высочество уже заждался нас, — просто заметил отец Ансельмо, умевший скрывать озабоченность под покровом вежливости. — Я думаю, это вам лучше известно, святой отец, но... — Не будем терять время на бесполезные раз¬ говоры, — прервал монах, — уже достаточно было промед¬ ления, сын мой. Проведи нас в кабинет его высочества! — Без доклада это запрещено... — Но ты видишь сам, тут не обычная аудиенция. Иди и доложи дожу, что кармелит, которого он ждет, и юная девушка, в судьбе которой он принимает такое отеческое участие, ждут его распоряжений. — Значит, его высочество приказал... — Скажи ему также, что время не терпит, ибо бли¬ зится час, когда должен погибнуть невинно осужден¬ ный. Мрачный и решительный вид монаха убедил слу¬ жителя. После некоторого колебания он все же открыл дверь и провел посетителей во внутренние покои; там он попросил их немного подождать и отправился в каби¬ нет дожа. Как уже известно читателю, правивший в то время дож — если только можно назвать правящим того, кто представляет собой простую игрушку в руках аристокра¬ тии — был уже преклонных лет. Отложив дневные за¬ боты, дож уединился в кабинете, предаваясь простым человеческим удовольствиям, для которых у него совсем 13* 371

не оставалось времени, ибо все поглощалось исполнением чисто внешних обязанностей главы государства: он погрузился в чтение одного из классиков итальянской литературы. Дож сменил официальный наряд на обыч¬ ную одежду, чтобы полнее ощутить уединение и покой. Монах не мог выбрать лучшего момента для осуществле¬ ния своих намерений, потому что дож был сейчас сво¬ боден от всех атрибутов сана и паходился в прекрасном расположении духа, ибо некоторые писатели умеют про¬ буждать в людях лучшие чувства. Дож настолько увлекся чтением, что не слышал, как в кабинет вошел служи¬ тель и остановился в почтительном молчании, ожидая, когда дож сам его заметит. — Что тебе нужно, Марко? — спросил он, поднимая глаза от книги. — Синьор, — ответил служитель с некоторой фамиль¬ ярностью в обращении, которая часто присуща людям, стоящим близко к правителям, — монах-кармелит и мо¬ лодая девушка ждут приема. — Как ты сказал — кармелит и девушка? — Да, синьор. Те, кого ждет ваша светлость. — Что за дерзкий обман! — Синьор, я только повторяю слова монаха: «Скажи его высочеству, что кармелит, которого он хочет видеть, и молодая девушка, в чьем счастье его высочество оте¬ чески заинтересован, ожидают его распоряжений». Увядшее лицо дожа залила краска негодования, и глаза его сверкнули. — И это со мной... в моем собственном дворце! — Простите, синьор, но этот монах не такой, как другие потерявшие стыд священники, позорящие свой сан; и у него и у девушки вид скромных и достойных людей. Я подозреваю, ваше высочество, что вы про них забыли. Красные пятна исчезли, с лица дожа, и взгляд его снова приобрел благожелательное выражение. Возраст и опыт научили венецианского дожа осторожности. Он от¬ лично знал, что память не изменила ему, и тотчас понял, что необычная просьба таила в себе какой-то смысл. Это мог быть злой умысел энергичных и многочисленных его врагов, но, с другой стороны, если уж проситель решился на такой поступок, это могло быть какое-нибудь дейст¬ вительно серьезное и спешное дело. 372