Берк продолжал говорить, как бы не слыша меня:

– Жизнь имеет привычку рано или поздно ловить нас в свои сети, как мне представляется. Ты просыпаешься однажды утром и неожиданно обнаруживаешь – впервые обнаруживаешь, – что все кончено. Стоя на грани, ты понимаешь, что, вероятно, уже слишком поздно на что-то надеяться.

– Такой вопрос всегда слишком поздно решать, – проговорил я, – даже сразу после своего появления на свет.

Я был слегка зол на Берка, потому что не выносил подобных разговоров, однако отступать было поздно, несмотря на легкое, недавно возникшее у меня подозрение, что я уже попался в сети, которые плетет вокруг меня сладкоречивый ирландский обманщик, талант которого на посрамил бы даже сцену Шекспировского театра.

Берк посмотрел на меня, и в его голосе прозвучала настойчивость:

– А чем ТЫ живешь, Стейси? Во что веришь? Веришь по-настоящему, от всей души?

Мне не было необходимости отвечать себе на этот вопрос – после того, как я погостил в Яме.

– В Каире со мной в камере сидел один старик.

– За что сидел?

– Какое-то политическое дело. Я не вдавался. Потом его увели. Он был буддистом – дзен-буддистом. Знал наизусть каждое слово, когда-либо произнесенное Бодхитхармой. Это помогло нам продержаться три месяца.

– Не хочешь ли ты сказать, что он сделал из тебя буддиста? – Берк нахмурился. Мне показалось, он сразу подумал о том, не собираюсь ли я заявить, что больше не хочу ввязываться ни в какое насилие.

Я отрицательно помотал головой:

– Нет. Это можно выразить следующим образом: он помог мне определиться в моей жизненной философии. Я вечно сомневающийся. Не верю ни во что и ни в кого. Когда начинаешь во что-то верить, ты немедленно приглашаешь другого не соглашаться с тобой. И с этой минуты ты в опасности.

Мне показалось, что Берк не слушал меня, а, возможно, просто не хотел понимать.

– Все зависит от точки зрения, Стейси.

– Что приводит нас вновь к началу наших рассуждений. – Я выбросил окурок в воду. – Так насколько же плохо обстоят дела?

– Очень неважно, дружище.

Не только вилла принадлежала герру Хофферу. «Сессна» тоже была его, и он, оказывается, обеспечил всю наличность, которая ушла на операцию по вызволению меня из Фуада.

– Так тебе принадлежит что-нибудь, кроме твоей одежды? – спросил я.

– Это, к сожалению, все, что нам удалось вынести из Конго, – констатировал он. – Разве нужно напоминать тебе об этом?

– Но ведь и после Конго тоже была кое-какая работа, как я припоминаю.

Берк вздохнул и произнес с заметным облегчением:

– Теперь я уже могу рассказать тебе. Нам полагались проценты от того золота, с которым тебя прихватили в Рас-Эль-Канаисе.

– Насколько большие проценты?

– В это золото было вложено все, что у нас имелось. Той ночью мы могли получить в пять раз больше. Дело казалось стоящим.

– Спасибо за откровенность.

Я не был зол на него. Этот вопрос больше не занимал меня. Мне было просто интересно, что же произойдет дальше.

– Значит, теперь никаких войн, Шон? – сказал я. – А как насчет Биафры?[3] Разве им не нужен хороший командир?

– У них нет твердой валюты. Кроме того, мне надоело играть в эти игрушки – нам всем надоело.

– Значит, Сицилия – единственный шанс?

Очевидно, он ждал такого заданного в лоб вопроса.

– Последний шанс, Стейси – последний и единственный. Сто тысяч долларов плюс расходы...

Я протянул ему руку:

– Не будем торговаться. Расскажи, в чем состоит дело.

Боже, как далеко я продвинулся за шесть лет после Мозамбика! Малыш Стейси Виатт говорит Шону Берку, что делать, а тот слушается – это ли не удивительно!

– Дело достаточно простое, – сказал он. – Хоффер – вдовец. У него осталась приемная дочь Джоанна – Джоанна Траскотт.

– Американка?

– Нет, англичанка, причем из весьма высоких слоев, как я слышал. Ее отец был бароном – или что-то в этом роде. По крайней мере, она благородных кровей, хотя в наши дни это и не имеет особого значения. Много лет доставляла Хофферу одни неприятности. Меняла мужчин одного за другим. В-общем, спала с кем попало.

– Сколько ей лет?

– Двадцать.

БЛАГОРОДНАЯ ДЖОАННА ТРАСКОТТ КАЗАЛАСЬ МНОГООБЕЩАЮЩЕЙ ОСОБОЙ.

– Должно быть, красивая девушка.

– Не знаю – я ее не видел. У Хоффера на Сицилии деловые интересы. Что-то связанное с месторождениями нефти в местечке под названием Гела. Слышал, где это?

– Бывшая греческая колония. Там умер Эсхил. Говорят, ему пробило голову черепаховым панцирем, который уронил пролетавший мимо орел. – Берк тупо уставился на меня, и я ухмыльнулся. – Шон, я ведь получил дорогостоящее образование, разве ты забыл? Ладно, не обращай внимания. Так что там насчет нашей подружки мисс Траскотт?