Когда я закончил, пот тек с меня градом. Я сел и машинально полез в карман за сигаретами. Комок намокшей, испачканной табаком бумаги – вот и все, что от них осталось. Пройдя туда, где лежали трупы, я отыскал пачку в нагрудном кармане у Джо Рикко. Это был сорт сигарет, популярный у местных жителей – дешевых и омерзительных на вкус, но все же это было лучше, чем ничего. Я закурил одну, глотнул бренди, накрепко обмотал поводья осла вокруг руки и тронулся в путь.

* * *

Буддисты верят, что если достаточно долго заниматься медитацией, то человек сумеет в конце концов познать свою истинную сущность и обрести блаженство, ведущее к нирване. По крайней мере, вполне можно погрузиться в себя настолько, что внешний мир потускнеет, и время, в его общепринятом смысле, перестанет существовать.

Старый еврей, с которым я сидел в камере каирской тюрьмы, научил меня некоторым приемам, и этим, по сути говоря, спас мне жизнь, так как только благодаря медитации мне удалось выжить в Яме. Тогда я то и дело уходил от окружающего, плавая в теплой, непроницаемой тьме, и, поднимаясь на поверхность, обнаруживал, что прошел уже день, два, или даже три – а я все еще живой.

Когда я брел, спотыкаясь, по диким, безлюдным склонам горы Каммарата этим утром, то чувствовал, что со мной происходит нечто подобное. Время исчезло, а скалы, бесплодные лощины и голые склоны сливались с небом, словно на нечеткой фотографии, и я продвигался вперед машинально, точно слепой.

Я мало что осознавал. То я чувствовал, что иду, ковыляя, впереди осла, то вдруг слышал голос, который совершенно отчетливо говорил: «Существует два типа людей в этом мире. Инструменты и те, кто на них играет».

Это произнес Берк, который сидел за обитой цинком стойкой бара в Мавандзе. Я потягивал теплое пиво, поскольку электричества не было и холодильник не работал, а Берк, как обычно, свой кофе – единственный напиток, который он употреблял в те дни. Мы тогда отпахали уже половину предусмотренного контрактом срока в Катанге, потеряли половину людей и собирались потерять чуть ли не всех остальных до его окончания.

Я сидел тогда в баре, мой автомат лежал рядом на стойке, а из побитого пулями зеркала на меня смотрело мое отражение. Помню, что на улице слышались стрельба, глухие хлопки минометных мин, да время от времени раздавалась стрекочущая дробь пулемета – наши враги пытались очистить от снайперов правительственные здания на другой стороне площади.

По всем правилам, а также еще и потому, что мне не исполнилось и двадцати, все происходившее должно было бы представляться мне этаким романтическим приключением, вроде сцены из какого-нибудь голливудского фильма. Однако это было далеко не так. Я тогда уже пресытился убийствами, жестокостью и бесчеловечностью этой войны.

Я дошел до предела, готовый сорваться, перешагнуть некую грань, и Берк чувствовал это. Он заговорил, спокойно и непринужденно. Он умел быть невероятно убедительным в те дни, или, может быть, это я хотел его видеть таким.

Еще не закончив, он заставил меня поверить, что мы, подобно крестоносцам, облечены священной миссией спасти чернокожих от их собственного безумия.

«НИКОГДА НЕ ЗАБЫВАЙ, СТЕЙСИ, МОЙ МАЛЬЧИК, – В ЭТОМ МИРЕ ЕСТЬ ТОЛЬКО ДВА ТИПА ЛЮДЕЙ: ИНСТРУМЕНТЫ И ТЕ, КТО НА НИХ ИГРАЕТ».

Как бы то ни было, я тогда поверил ему. Позже в тот же день, правда, у нас произошло небольшое столкновение с местной полицией, и всю последующую неделю я был слишком занят, спасая собственную шкуру, чтобы думать о чем-то постороннем.

Теперь, когда я стоял на склоне горы, слова эти неожиданно настигли меня из прошлого, и я, отчетливо прокрутив в голове всю эту сцену, вдруг с некоторым удивлением понял, что Берку всегда было наплевать на меня – всегда, все эти годы он заботился исключительно о себе. Просто в тот момент ему необходимо было внушить мне свои понятия, поскольку он нуждался во мне, ведь я сделался неотъемлемой, существенной частью его самого, неким постоянным дополнением, вроде «браунинга», с которым он никогда не расставался. Первоклассное смертоносное оружие. Так вот чем я был для него все эти годы.

Я брел, с трудом передвигая ноги, осел тащился за мной, а мысли мои были заняты прошлым, а именно Берком. Его отношения с Пайетом Джагером были, по всей видимости, несколько иного плана, но он никогда бы не осмелился предложить мне такого – вероятно, чутье подсказывало ему, что этого делать не следовало.

Как я уже говорил, поначалу Берк с трудом переносил мою тягу к женщинам и крепким напиткам. Теперь, оглядываясь назад, я отметил про себя, как он переменился впоследствии и стал добродушно взирать на все мои шалости сквозь пальцы. Я удивился, наконец-таки осознав, каких трудов ему стоило понять, что мои наклонности значительно облегчали ему задачу, позволяя лепить из меня все, что ему заблагорассудится.

Мы шли по горам уже не менее четырех часов. Я остановился взглянуть на девушку и обнаружил, что состояние ее не изменилось, а главное – что она продолжала дышать.

Что касается меня, то я уже давно перешел ту грань, где боль исчезает, – перенесся за ее пределы, как это неоднократно бывало со мной в Яме. Простреленное плечо теперь казалось мне каким-то постоянно ноющим фоном, принадлежащим мне только отчасти, а правой руки будто не существовало вовсе.

Солнце между тем скрылось, и тяжелые капли дождя забарабанили по камням. Я приободрился и заковылял быстрее – я, Стейси Виатт, великий чемпион по выживанию.