* * *

Поздней весной или в начале лета, когда настоящая жара только начинается, неистовые грозы – частое явление в горных местностях Сицилии, и, бывает, проливные дожди не прекращаются по полдня и больше.

Теперь мне кажется, что именно тот дождь нас и спас. Есть люди, которых дождь только взбадривает, если застает их в пути, – сил у них прибавляется, и они наслаждаются, ощущая, как капли бьют по телу. К этой славной категории принадлежал и я, поэтому буря, которая разразилась в то утро над Каммаратой, вдохнула в меня жизнь, открыла во мне второе дыхание. Более того, земля у меня под ногами внезапно ожила, это не была уже омертвевшая пустошь, во всем ощущались свежесть и новизна.

Я, должно быть, немного бредил, так как внезапно обнаружил, что распеваю во все горло знаменитый походный марш Иностранного Легиона, которому научил меня Легран тысячу лет назад, когда мы были братьями и губительные микробы продажности еще не проникли в нас, разъедая наши души.

Дождь разошелся не на шутку, и я, перевалив через хребет в конце небольшой лощины, глянул вниз, и сквозь серую пелену увидел деревню Беллона рядом с белой полоской дороги.

Я громко засмеялся и крикнул во все горло, обратив лицо к небу:

– Теперь ты не уйдешь от меня, Берк! Клянусь Богом, теперь ты от меня не уйдешь!

Я обернулся, потянув осла за поводья, и заметил, что Джоанна слегка повернула голову и глаза ее открыты. Она смотрела на меня невидящим взглядом, затем, невероятно медленно, ее губы растянулись в улыбку.

Не в силах произнести ни слова, я лишь легонько коснулся ее щеки, взял в руку поводья и побрел вниз по склону. Слезы, смешанные с дождем, катились у меня по лицу.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Последний час на спуске, почти у самого подножия горы, был самым трудным из-за расползавшегося под ногами, намокшего от непрестанного дождя дерна. Идти было невероятно трудно. Я дважды поскальзывался и терял равновесие, а один раз чуть не упал, когда осел заскользил, заваливаясь набок и выдергивая поводья из моей руки, так что сердце у меня в груди подпрыгнуло, и какое-то мгновение казалось, что осел перевернется и произойдет катастрофа.

Глаза Джоанны Траскотт были закрыты, и я решил, что она опять впала в беспамятство. Перехватив вожжи поближе к морде осла, я снова двинулся вниз по размокшему склону, собрав оставшиеся силы и оттягивая вверх голову животного.

Я опять не ощущал течения времени – на этот раз, вероятно, из-за того, что у меня сильно кружилась голова. Мы вместе с ослом брели под проливным дождем, скользя по грязи, и внезапно я услышал, как чей-то голос настойчиво убеждает осла держаться и быть человеком. Потом тот же голос еле слышно запел походный марш – боевой призыв, катившийся эхом от гор Южной Сахары до болот Индокитая.

Мне представлялось, что я плыву посреди черной бездны, где не было ничего, кроме крохотной мерцающей точки света в конце длинного, бесконечного туннеля. Я механически хватался, словно за жизнь, за монотонно дергавшиеся поводья, и почти не воспринимал окружающего.

Я не помню, как высвободил из ремня правую руку. Знаю только, что пользовался ею – вероятно, не мог иначе – и что кровь просочилась через повязку.

Я даже залюбовался этим великолепным красным цветом – таким ярким на на моем защитном комбинезоне. Мир показался мне чудесным, восхитительным местом, где красная кровь смешивается с зеленью комбинезона, а серый дождь все идет, не переставая.

На склон высыпали овцы, словно поток грязной воды, и закружились вокруг меня, а позади пастух в драной одежде долго разглядывал меня, а потом повернулся и бросился бежать по тропинке обратно в деревню.

Я прошел то место, где сидел вместе с Розой и лежал с ней в ложбинке на солнцепеке. Милая, милая Роза... Она хотела предупредить меня, но слишком уж боялась этого негодяя Карла Хоффера...

Внизу, где-то под ногами, теперь была кровь, что показалось мне довольно странным. Я потряс головой, и кровавое пятно обернулось красной «альфа-ромео», которая стояла на заднем дворе заведения Даниэло Серды, в двух сотнях футов подо мной. Послышались крики; по тропинке в мою сторону бежали люди.

Однажды, еще мальчишкой, я упал с дерева в саду виллы Барбаччиа и пролежал без сознания около часа, пока меня не нашел Марко. Сейчас Марко выглядел в точности таким же, ни часом старше, и это поразило меня. На его лице было совершенно такое же выражение – смесь испуга и любви. Невероятно – после всех этих лет.

Я лежал на грязной земле; Марко поднял меня и положил к себе на колени.

– Все хорошо... Все теперь будет хорошо, ты слышишь, Стейси!

Я ухватился за ворот его дорогой дубленки и потянул на себя:

– Марко – Хоффер и Берк. Хоффер и Берк – мои. Скажи об этом Вито. Это мое дело, только мое. МОЯ ВЕНДЕТТА!

Я орал эти слова во весь голос, а мужчины деревни Беллона стояли вокруг, сомкнувшись молчаливым кольцом; их лица были точно высечены из камня. Они напоминали фурий из какой-нибудь древнегреческой трагедии, невозмутимо ожидавших кровавой развязки.

* * *

Трещины на потолке образуют, оказывается, очень интересный узор, который похож на карту Италии, если всматриваться в него достаточно долго, – даже каблук имеется. Только вот Сицилии нет.