Троншен встает.

Напишите всю правду, какую можете и должны мне открыть. Я вскорости пришлю за вашей запиской. Вот перо. Возможно, то, что вы напишете, станет для меня приговором, но я нисколько на вас не посетую. (Протягивает ему руку, доктор целует ее.) Ваше решение — суд божий. Я так несчастна! (Быстро уходит.)

Явление

четвертое

Троншен, один.

троншен (садится, пишет, останавливается и перечитывает написанное). Бесплодная людская наука способна лишь на одно: вытеснять одну боль другою, еще более острой. Беспокойство и бессонницу я заменю уверенностью и отчаянием. (Утирает слезу, катящуюся по щеке.) Она будет страдать, потому что простодушна в своих прегрешениях, откровенна посреди лживого света, глубоко чувствует, живя в блистательном и бездушном обществе, пылка во времена всеобщего равнодушия, благочестива в век неверия. Да, несомненно, она будет страдать, но в нашу эпоху и в мире, где мы живем, слабая, изношенная, неестественная с детства натура человека так же вяла в порыве горя, как и в радости. Скорбь лишь скользнет по ней, а я попытаюсь найти ей поддержку в самом источнике ее печалей.

Явление

пятое

Троншен, Розетта. розетта. Сударь, я пришла за...

троншен (протягивая записку). Возьмите, мадемуазель. Розетта уходит.

Явление

шестое

Тропшен, один.

троншен. Муж ее, должно быть, сейчас в Трианоне или Версале. Я буду там часа через два с половиной.

Явление

седьмое

Троншен, Розетта.

За сценой — громкий вскрик герцогини. Возвращается побледневшая Розетта.

розетта. Ах, сударь, взгляните, как рыдает ее светлость! (Приоткрывает застекленную дверь.)

троншен. Ничего-ничего, это всего лишь нервы. Дайте ей понюхать эфира и сожгите в будуаре перышко, скажем, вот это. Болезнь ее не продлится больше восьми месяцев. Я еду в Версаль. (Уходит.)

розетта. Какие все-таки черствые эти старики врачи! (Бежит к герцогине.)

Явление

восьмое

Версаль, апартаменты герцога.

Герцог, Троншен, входят одновременно.

герцог. Вы в этом уверены, доктор?

троншен. Ручаюсь своей головой, которую привез в Версаль, ваша светлость. Примите ее в залог, если она чего-нибудь стоит. герцог (садясь и очиняя перо). Ну что ж, всегда небесполезно знать, как обстоят дела. Вы часто ее видите? Да садитесь же! троцшен. Почти каждый день. Ничего серьезного — так, мигрени. герцог. Что представляет собой моя жена? Хороша? Обходительна?

троншен. Она самое очаровательное существо на свете. герцог. В самом деле? Вот не предполагал. В день, когда мы виделись, она была совершенно другой: надутая, жеманная, накрахмаленная. Только что из монастыря, не умеет ни войти, ни выйти, кланяется, как заводная кукла. Правда, свежа и чертовски красива. троншен. Теперь, ваша светлость, она совсем иная. герцог. Еще бы! Маленький кавалер воспитал ее. В нем есть светскость. Досадно, что я не познакомился с ней ближе. троцшен. Между нами говоря, вы имели полную к тому возможность.

герцог (насыпая табак из золотой табачницы в табакерку с портретом). Не спорю, доктор, вероятно, имел, но, честное слово, это так трудно! Маркиза неслыханно деспотична. Как вам известно, я никогда бы не получил от нее позволения жениться, не будь она уверена во мне и в том, что этот брак, подобно всем нынешним бракам, останется лишь чем-то вроде семейной церемонии без всякого значения и последствий.

троцшен. Что касается значения, здесь все зависит от вас, герцог; а вот насчет последствий...

герцог (серьезно). Здесь все зависит тоже от меня, сударь, и в большей мере, чем кажется, но это уж мое дело. (Встает и прохаживается). Знаете, мой старый друг, о чем я сейчас думаю? О том, что честь не всегда следует понимать одинаково. В убийстве по страсти есть известное величие: там, где убивают равнодушно,— оно смешно; когда его совершает сановник или царедворец, оно — безумие. Посудите сами. Я, например, только что от короля. По доброте своей он довольно долго говорил со мной о делах. Он сожалеет о господине д’Орвилье, хотя не защитил его от завистников и отставил от командования флотом, с которым адмирал разгромил англичан. Я друг д’Орвилье и знаю, чего он стоит; его опала огорчает меня; я тепло отозвался о нем и вступился за него. Король охотно меня выслушал и внял моим доводам. Затем он познакомил меня с Франклином, доктором Франклином, типографщиком-американцем, бедняком в сером фраке, ученым, мудрецом и посланцем Нового Света в Старом. Серьезный, как дунайский крестьянин, он ищет у Европы справедливости к своей стране и добился ее у Людовика, Шестнадцатого. Мы долго беседовали с добрым Франклином. Я даже видел, как нынче утром он представил своего внука Вольтеру, попросив благословить мальчика, и восьмидесятилетний Вольтер, отнюдь не в насмешку, а столь же серьезно, как римский первосвященник, воздел