Во время краткаго пребыванія въ Кунео я сочинилъ первый сонетъ, который затрудняюсь назвать своимъ, такъ какъ то былъ винегретъ изъ чз’жихъ стиховъ, либо списанныхъ цликомъ, либо испорченныхъ, неловко пришитыхъ другъ къ дрз’гзт и заимствованныхъ 3' Метастазіо и Аріосто,—единственныхъ итальянскихъ поэтовъ, которыхъ я немножко читалъ. Насколько помню, въ нихъ не было ни рифмы, ни нужнаго числа стопъ. Гане я недурно сочинялъ латинскіе стихи въ гекзаметрахъ и пентаметрахъ, но никто не научилъ меня ни одному правилз^ итальянскаго стихосложенія. Сколько я ни старался съ тхъ поръ припомнить хотя бы одинъ стихъ того сонета, мн это не удавалось. Помню лишь, что этотъ сонетъ былъ написанъ въ честь одной дамы, за которой захаживалъ мой дядя и которая нравилась также и мн. Сонетъ вышелъ, конечно, отвратительный; это не помшало емз^ снискать себ похвалы, во-первыхъ, восптой дамы, которая ничего ровно не смыслила въ этомъ дл, а затмъ дрзтихъ сзщей, столь же авторитетныхъ. Благодаря этомзт я з^же считалъ себя поэтомъ; однако, дядя мой, суровый военный человкъ, достаточно освдомленный въ политик и исторіи, но совершенно невинный въ области всякой поэзіи и мало этимъ обезпокоенный, не одобрилъ произведенія моей рождавшейся мз'зы. Напротивъ, онъ порицалъ мой сонетъ и его колкія насмшки замз'тили въ самомъ источник мелкій потокъ моего вдохновенія; и такъ случилось, что охота къ стихо-творству вернзтлась ко мн лишь, когда мн минзчю зтже двадцать пять лтъ. Сколько хорошихъ и дзрныхъ стиховъ погублено въ тотъ день рзгкой моего дяди въ колы--бели моего перворожденнаго сонета!

1763.

Глупая философія смнилась въ слдующемъ году изз’ченіемъ физики и этики, которое было распред' лено такимъ же образомъ, какъ на двз^хъ предшествзчо-щихъ кзфсахъ: физика—по з’ърамъ, этика—посл обда. Физика мн, пожалуй, нравилась; но непрестанная борьба съ латинскимъ языкомъ и мое совершенное невжество въ геометріи ставили непреодолимыя препятствія моимъ успхамъ. Поэтому я принужденъ, къ великому моему стыду и ради любви къ истин, признаться, что посл цлаго года занятій физикой, подъ рз’ководствомъ знаменитаго отца Беккаріа, 31 меня не осталось въ голов ни одного опредленія и я не знаю ничего изъ его кзфса по электрнчествз', столь богатаго з'ченостью и изобилзг– ющаго замчательными открытіями. Тз– тъ повторилось со мной то же, что слз^чилось по отношенію къ геометріи: благодаря точности моей памяти, я отлично сдавалъ проврочныя испытанія и ползгчалъ отъ экзаменаторовъ боле похвалы, чмъ з– прековъ. Поэтомз7 зимой 1763 года дядя вздз'малъ сдлать мн небольшой подарокъ, чего онъ еще ни разу не длалъ; онъ хотлъ вознаградить мое прилежаніе, о которомъ дошли до него самые лестные отзывы. Андрей съ пророческой торжественностью предупредилъ меня за три мсяца объ этомъ подарк: онъ заявилъ мн, что изъ врнаго источника знаетъ, что я непремнно получу его, если станз' и дальше примрно вести себя, но ршительно не соглашался открыть, какзчо именно вещь мн подарятъ.

Эта смутная надежна, которая росла и увеличивалась пылкимъ воображеніемъ, воодз'шевила меня и я сталъ еще боле згсердствовать въ своей поштайской наз'к. Наконецъ, случилось, что слзъа дяди согласился показать драгоцнный подарокъ, предназначавшійся мн: то была серебряная шпага, довольно хорошей работы. Увидвъ ее, я воспламенился желаніемъ ее имть, и я ожидалъ каждый день, что ползшз’’ ее, считая, что вполн это

заслужилъ; но шпага такъ и не стала моей. Насколько я понялъ или догадался впослдствіи, дяд хотлось, чтобы я самъ попросилъ подарить мн эту шпагз’; однако, та самая черта моего нрава, которая нсколькими годами ране, въ дом матери, помшала мн высказать бабз’шк свое желаніе, и на этотъ разъ заставила меня молчать, хотя я и тяготился этимъ. Такъ я и не попросилъ у дяди шпагзг, и потому не получилъ ея.

Глава VI.

ХИЛОСТЬ МОЕГО ЗДОРОВЬЯ.—ПОСТОЯННЫЯ НЕДОМОГАНІЯ.—ПОЛНАЯ НЕСПОСОБНОСТЬ КЪ КАКОМУ-ЛИБО ФИЗИЧЕСКОМУ НАПРЯЖЕНІЮ, ВЪ ОСОБЕННОСТИ КЪ ТАНЦАМЪ.—ПРИЧИНЫ.

Такъ прошелъ и этотъ годъ занятій физикой; лтомъ дядя былъ назначенъ вице-королемъ Сардиніи и сталъ готовиться къ отъзду. Онъ з'халъ въ сентябр, передавъ меня попеченію тхъ немногочисленныхъ родственниковъ со стороны отца и матери, которые еще оставались у меня въ Тз'рин. Отъ веденія же денежныхъ моихъ длъ и отъ опекунства онъ отказался или, по крайней мр, раздлилъ эту заботу съ однимъ изъ своихъ друзей. Съ той поры я сталъ пользоваться нсколько большей свободой въ трат денегъ, такъ какъ впервые началъ получать небольшое, но опредленное мсячное содержаніе, установленное моимъ новымъ опекзгномъ. Дядя до сихъ поръ ршительно не соглашался на это; и, какъ тогда, такъ и сейчасъ, я считаю такой отказъ чрезвычайно неразумнымъ. Весьма вроятно, здсь мшалъ и Андрей, который, производя за меня необходимыя издержки, быть можетъ, не забывалъ и своихъ выгодъ и потомз’ находилъ боле удобнымъ положеніе, при которомъ онъ одинъ представлялъ дяд отчеты о расходахъ и держалъ меня въ боле полной отъ себя зависимости. Этотъ Андрей

обладалъ поистин умомъ государственнаго мужа изъ тхъ, какихъ въ наше время встрчается не мало и при томъ не изъ наимене знаменитыхъ. Въ конц 1762 года я перешелъ къ изз’ченію гражданскаго и каноническаго права; эти наз'ки должны были привести меня черезъ четыре года къ слав и увнчать адвокатскими лаврами. Но черезъ нсколько недль занятій юриспрзщенціей со мной вновь приключилась болзнь, которою я страдалъ два года назадъ, и отъ которой у меня слзла почти вся кожа съ головы. На этотъ разъ болзненныя явленія были сильне, чмъ раньше; до такой степени моя бдная голова была мало приспособлена къ тому, чтобы стать арсеналомъ опредленій, формулъ и прочихъ прелестей гражданскаго и каноническаго права. Лучше всего было бы сравнить состояніе покрововъ моего черепа съ землей, когда она въ засуху, выжженная солнцемъ, растрескивается по всмъ направленіямъ, въ томленіи ожидая благодатнаго дождя. Изъ моихъ ранъ выдлялось столько гноя, что пришлось, скрня сердце, обречь свои волосы въ жертву жестокимъ ножницамъ, и когда черезъ мсяцъ болзнь прошла, я былъ на-голо остриженъ и въ парик. Это происшествіе было однимъ изъ самыхъ печальныхъ въ моей жизни; тяжело было лишиться волосъ и надть парикъ, который тотчасъ сталъ предметомъ язвительныхъ насмшекъ моихъ дерзкихъ товарищей.

17 апрля.

Сначала я хотлъ было открыто встать на защитзт злосчастнаго парика, но сообразилъ вскор, что никакой цной не спасти его отъ безудержнаго натиска насмшниковъ, и что я могу лишь погубить и себя вмст съ нимъ; тогда я ршилъ тотчасъ же перейти во вражескій станъ. Я сорвалъ съ головы ни въ чемъ неповинный парикъ и прежде, чмъ дло приняло слишкомъ неблагопріятный оборотъ, подбросилъ его вверхъ какъ мячъ, измннически предоставивъ его всяческому поношенію. Черезъ нсколько дней общее возбужденіе, вызванное парикомъ, настолько

унялось, что я могъ спокойно носить его. И меня даже мене преслдовали за фальшивые волосы, чмъ двухътрехъ сотоварищей по несчастью. Я понялъ съ тхъ поръ, что всегда слдуетъ притвориться, будто отдаешь добровольно то, что все равно будетъ у тебя отнято.

Въ томъ ж-е году у меня появились новые зрителя,— одинъ по клавесинз', дрзъой по географіи. Я охотно занимался съ глобусомъ и картами, которые развлекали меня, и длалъ недзгрные успхи въ географіи, куда присоединялись кое-какія свднія по исторіи, въ особенности древней. Учитель географіи, родомъ изъ долины Аоста, преподавалъ по-францз'зски и давалъ мн для чтенія франдз'зскія книги, которыя я понемногзг сталъ понимать; среди нихъ былъ Оіі Віаз, который привелъ меня въ восхищеніе: это была первая книга посл Энеиды въ перевод Каро, которую я прочелъ подрядъ и съ начала до конца. Съ той поры я сталъ завлекаться романами и прочелъ большое число ихъ въ род „Кассандры", „Альма-хильды" и т. п. Боле всего мн нравились и сильне всего меня трогали самые мрачные или самые чз'встви-тельные. Среди романовъ мн попались „Записки значительнаго человка", и я перечелъ ихъ по меньшей мр разъ десять. Что же касается клавесина, то, несмотря на мою безмрную страсть къ мзгзык и довольно большія природныя способности, я, все-таки, не длалъ никакихъ успховъ и реззгльтатомъ моей игры было лишь физическое развитіе пальцевъ. Ноты совершенно не давались мн, у меня былъ слухъ и музыкальная память, вотъ и все. Кром всего прочаго, я приписываю непреодолимыя трзтдности, которыя я испытывалъ при з^ченіи нотъ, весьма незщачномз' выборз^ времени для зарока: тотчасъ посл обда. Во вс поры жизни я на дл убждался, что въ послобденный часъ я бываю совершенно неспособенъ къ какомз' бы то ни было умственному напряженію, не могу даже просто сосредоточить взоръ на бумаг или какомъ-либо предмет. Нотныя страницы, съ ихъ пятью строго параллельными линейками, плясали у меня въ гла-

захъ, н посл часового урока я отходилъ отъ клавесина какъ въ туман и весь остатокъ дня чувствовалъ себя полубольньшъ н отупвшимъ.

Уроки танцевъ и фехтованія проходили не съ большимъ успхомъ: фехтованіе не давалось мн, такъ какъ я былъ безусловно слабъ, чтобы долго находиться въ позиціи и принимать вс необходимыя положенія (къ тому же мн приходилось браться за шпагз' обыкновенно именно посл обда, часто даже какъ разъ посл клавесина); въ танцахъ же я не длалъ успховъ потому, что глубоко ненавидлъ ихъ; кром того, мой учитель былъ французъ, только что пріхавшій изъ Парижа; своимъ нагло-приличнымъ видомъ, каррикатзгрно вылощенными движеніями и слащавостью рчи онъ з– че-тверялъ мою врожденную непріязнь къ этому кзгкольномз’ искусству. Моя антипатія зашла такъ далеко, что по прошествіи нсколькихъ мсяцевъ я совсмъ отказался отъ его уроковъ и такъ и не з'млъ всю свою жизнь протанцовать даже половины менуэта. Достаточно одного этого слова, чтобы разсмшить меня и вмст съ тмъ заставить раздражаться. Такъ дйствзгетъ на меня съ того времени всякій французъ и вс ихъ постз'пки, представляющіе изъ себя нескончаемый мензгэтъ, да еще часто плохо вытанцованный. Я отношз' въ значительной степени на счетъ этого учителя танцевъ то неблагопріятное и, можетъ быть, несправедливое чзгвство, которое навсегда сохранилось у меня въ глз’бин души противъ французской народности. У францзгзовъ есть также немало милыхъ и цнныхъ качествъ, но первыя впечатлнія, которыя возникаютъ въ юномъ, столь воспріимчивомъ, возраст, уже не стираются и почти не ослабляются въ поелдзчощіе годы. Позже разз’мъ борется съ ними, но это оорьба, которую надо возобновлять каждый день, чтобы добиться побды—безпристрастнаго сзтжденія; да и то оно рдко дается.