Внутренно страдая, я съ невозмутимымъ видомъ сносилъ вс насмшки знакомыхъ и друзей, которые поспшили поздравить меня съ возвращеніемъ. Дйствительно, я напрасно вернзсіся; совершенно упавъ въ собственныхъ глазахъ, я предался такому унынію и меланхоліи, что если бы это продолжалось долго, я сошелъ бы съ ума или долженъ былъ бы произойти взрывъ; впрочемъ, вскор сбылось и то и другое.

Я не могъ высвободиться изъ этихъ низменныхъ цпей съ конца іюня 74 года, времени моего возвращенія изъ этого неудачнаго путешествія, до января 75 года, когда взрывъ былъ произведенъ силой моего скопившагося гнва.

Глава XV.

НАСТОЯЩЕЕ ОСВОБОЖДЕНІЕ. ПЕРВЫЙ СОНЕТЪ.

1775-

Однажды вечеромъ, по возвращеніи изъ оперы (нелпйшее и скучнйшее итальянское развлеченіе), гд провелъ нсколько часовъ въ лож своей любимой и ненавидимой дамы, я почувствовалъ такую усталость, что у меня возникло непреложное ршеніе порвать все. По опыту я зналъ зтже, что пз^тешествія въ почтовой карет мало помогаютъ длз7 и что, наоборотъ, это ослабило бы и разбило окончательно силу моего намренія. Я предпочиталъ дрз'гое испытаніе и льстилъ себя надеждой, что, можетъ быть, боле трудное з'дастся мн лз^чше, принимая во вниманіе врожденное зшорство моего желзнаго характера. Я ршилъ не выходить изъ домз7, который, какъ я уже говорилъ, былъ противъ ея дома, и наблюдать по цлымъ днямъ за ея окнами, видть ее, когда она выходитъ на улицу, слышать разговоры о ней, и въ тоже время ни за что не заступать соблазнз7, не поддаваясь ни прямымъ, ни косвеннымъ попыткамъ къ свиданію съ ея стороны, ни воспоминаніямъ, ни чему бы то ни было. Мн представлялось безразличнымъ, погибнз7 ли я въ этомъ испытаніи, или выйду побдителемъ. Объ этомъ ршеніи, какъ только оно было принято, я написалъ вкратц одному молодому человку, очень ко мн расположенному, желая, такимъ образомъ, отрзать себ от-ступленіе. Мы были съ нимъ сверстники и провели вмст отроческіе годы. Но послдніе мсяцы онъ пересталъ меня посщать, сочувствзш моему кораблекрзтшенію зт этой Харибды; не имя возможности исцлить меня, онъ не хотлъ также длать вида, что одобряетъ мою жизнь.

Въ двз'хъ строкахъ письма я сообщалъ емз7 о своемъ безповоротномъ ршеніи и прилагалъ свертокъ своихъ длинныхъ рыжихъ волосъ, какъ залогъ исполненія моихъ намреній: и кому, въ самомъ дл, могъ я показаться

въ такомъ вид?—это было бы позволительно лишь въ обществ крестьянъ или матросовъ. Я кончилъ посланіе просьбой поддержать меня своимъ присутствіемъ и мз'же-ствомъ. Я провелъ въ этомъ странномъ уединеніи первыя дв недли моей новой жизни, не допуская къ себ никого, цлые дни стеная и бснуясь. Нкоторые изъ дрз’зей на-вщали меня, и я даже читалъ въ нихъ состраданіе кт* своему положенію, такъ какъ, хотя я и не жаловался, мой видъ самъ говорилъ за себя. Я пробовалъ браться за чтеніе, но не могъ осилить даже газеты, и часто мн случалось прочитывать цлыя страницы только глазами или губами, не понимая ни одного слова. Иногда я здилъ верхомъ, выбирая для прогулокъ пустынныя мста, и это было единственное, что дйствовало успокоительно на мой духъ и тло. Это полоз'міе продолжалось больше двз’хъ мсяцевъ, до конца марта 1775 года. Внезапно оснившая меня въ то время идея понемногу отвратила мой з'мъ и сердце отъ этой единственной, доенной, изсз'шающей мысли о любви. Однажды, спрашивая себя въ прилив мечтательности, не настало ли для меня время отдаться поэзіи, я принялся съ большимъ трудомъ и въ нсколько пріемовъ за первый поэтическій опытъ въ четырнадцати строкахъ, которыя я счелъ за сонетъ и послалъ любезному и ученому отцз? Пачіазгди, время отъ времени по-ещавтемз^ меня и выказывавшему мн большое расположеніе, не скрывая при томъ, что весьма огорченъ моимъ образомъ жизни и ничегонедланіемъ. Этотъ превосходный человкъ постоянно давалъ мн совты прочесть то или иное на итальянскомъ язык.

Однажды среди другихъ книгъ въ витрин книгопродавца онъ замтилъ „Клеопатру", которую называлъ „высокопреосвященной", такъ какъ она принадлежала перу кардинала Дельфино, и вспомнилъ, какъ я говорилъ ему, что „Клеопатра" хорошій сюжетъ для трагедіи и что мн хотлось бы взяться за него. Я не показалъ ему своей недописанной пьески, о которой запоминалъ выше. Онъ кзшилъ этз' книжку и подарилъ мн.

Въ одинъ изъ свтлыхъ промежутковъ я имлъ терпніе прочесть ее и сдлать помтки; въ такомъ вид я отослалъ ее почтенному отцу. Мн казалось тогда, что мое произведеніе могло выйти мене слабымъ въ отношеніи общаго плана и обрисовки страстей, если бы когда-нибудь я ршился его продолжать, мысль о чемъ время отъ времени зчке приходила мн въ голову.

Отецъ Пачіауди, щадя мое самолюбіе, сдлалъ видъ, что находитъ мой сонетъ хорошимъ; думалъ онъ, конечно, иначе, и былъ правъ. Я самъ, спзютя нсколько мсяцевъ, занявшись изученіемъ нашихъ великихъ поэтовъ, научился цнить свой сонетъ, какъ онъ того заслуживалъ. Тмъ не мене, я очень много обязанъ этимъ похваламъ, которыя такъ мало заслужилъ, и тому, кто меня ими поддержалъ. Он вдохновляли меня сдлаться ихъ достойнымъ.

Еще за нсколько дней до разрыва съ возлюбленной, уже видя всю неизбжность его, я подумывалъ о томъ, чтобы извлечь изъ-подъ подушки кресла ту половину „Клеопатры", которая почти годъ пролежала подъ епзщомъ. Наконецъ, насталъ день, когда среди своихъ неистовствъ, пребывая почти всегда въ полномъ одиночеств, я подз'малъ объ этой рзжописи, пораженный сходствомъ междо положеніемъ Антонія и моимъ. Я сказалъ себ: „продолжимъ эту попытаз', передлаемъ трагедію, если это понадобится; нужно дать выходъ страстямъ, меня пожирающимъ, и нужно, чтобы ее поставили этой весной, когда прідетъ зазжая трзшпа актеровъ".

Какъ только эта идея пришла мн въ голову, я сраззт почувствовалъ себя на пути къ исцленію. И вотъ я всецло во власти бумагомаранія—штопаю, мняю, урзываю, прибавляю, З’длиняю, бросаю и начинаю сначала,— однимъ словомъ, снова впадаю въ безуміе изъ-за этой злополз'чной „Клеопатры11, столь несчастливо появившейся на свтъ,—но уже въ безз'міе иного характера. Я не стыдился совтоваться съ друзьями однихъ со мною лтъ, которые не пренебрегали, какъ это было со мной

в'ь теченіе многихъ годовъ, изученіемъ итальянскаго языка и поэзіи; рискз'я надость, я искалъ общества всхъ, кто могъ хоть немного помочь мн разобраться въ искусств, представлявшемъ для меня сплошныя потемки. И такъ какъ теперь я хотлъ лишь учиться и пытался довести до благополучнаго конца свое безразсудное и опасное предпріятіе, мой домъ преобразился мало по малз^ въ своего рода литературную академію. Но я далеко не всегда бывалъ понятливъ и прилеженъ и по натур—а также благодаря глубокому невжествз' моему — былъ упрямъ и не поелз'шенъ, вслдствіе чего мн часто приходилось впадать въ отчаяніе, зттомляться самому и з’томлять дрзтихъ, и все это понапрасну.

Во всякомъ случа, уже въ томъ былъ выигрышъ, что новое зтвлеченіе стирало въ моемъ сердц вс слды того недостойнаго пламени и пробзгждало такъ долго дремавшія з^мственныя способности. Не являлось больше жестокой и смшной необходимости привязывать себя къ стулу, какъ я длалъ это раньше, чтобы препятствовать себ бжалъ изъ дому въ свою обычігую темницу.

Это было одно изъ средствъ, изобртенныхъ мною среди многихъ дрз'гихъ, чтобы поскоре образзчмить себя. Я скрывалъ веревки, которыми привязывалъ меня Илья къ стзчіу, подъ широкимъ плащемъ, окутывавшимъ меня съ головы до ногъ такъ, что руки оставались свободными и я могъ читать, писать, поворачивать головз% не возбуждая въ присутствз'юшихъ подозрнія о моей прикованности къ стзчіу. Такъ проводилъ я по нсколько часовъ подрядъ. Одинъ Илья былъ ноевяіценъ въ эту тайну; онъ же и развязывалъ меня, когда, убдившись, что пристзшъ безсмысленной ярости прошелъ и ршеніе мое прочно, я длалъ емз– знаки. Я пз’скался на самыя разнообразныя золовки, чтобы добиться побды надъ бшеными эксцессами и, въ конц концовъ, избжалъ гибели. Среди странныхъ способовъ, къ какимъ я прибгалъ, несомннно, самымъ зщивптельнымъ былъ маскарадъ, который я затялъ въ конц карнавала, на публичномъ балу въ театр. Наряженный Аполлономъ, я осмлился явиться тула съ лирой, и, съ грхомъ пополамъ аккомпанируя себ, проплъ нсколько скверныхъ стиховъ собственнаго сочиненія. Подобная наглость была совсмъ не въ моемъ характер. Но такъ какъ я былъ слишкомъ слабъ для иной борьбы со своей страстью, то побужденія, по которымъ я разыгрывалъ подобныя сцены, можетъ быть, послзокатъ для меня оправданіемъ. Существо-вала настоятельная необходимость поставить между собой и этой женщиной нерушимую преграду; такой преградой былъ стыдъ за т З'зы, которыя насъ связывали, и которыя я подвергъ пз’бличномз^ осмянію. Я не замчалъ при этомъ, что становлюсь самъ посмшищемъ цлаго театра.

Единственное извиненіе того, что я осмливаюсь разсказывать эти жалкія и глупыя вирши,—въ желаніи моемъ добросовстно послужить истин, показавъ здсь, какъ глз'боко былъ я незнакомъ съ приличіями и хорошимъ вкз'сомъ. 2)

Среди всхъ этихъ нелпостей мало по малз' я началъ воспламеняться дотол незнакомой еще, прекрасной и возвышенной любовью къ слав.

Наконецъ, посл нсколькихъ мсяцевъ поэтическихъ совщаній и корпнія надъ словарями, истрепавъ грам-матикзг и надлавъ множество глз'постей, я кое-какъ связалъ между собою пять клочковъ, которые называлъ актами, и которые озаглавилъ: ,Клеопатра", трагедія. Я переписалъ первый актъ и послалъ его до-брйшему отцу Пачіаз’ди, прося просмотрть, поправить, что можно, и высказать свое мнніе письменно.