— Хорошо. Едемте со мной в штаб Войска, к Атаману, — Вы, Илларион Васильевич и Марков, там выясним все, — предлагаю им.

Они согласились. К ним присоединился по своей инициативе есаул Збронский.

Мы в штабе Войска. Там большая суматоха. Миновав парных часовых, вошли в знакомый мне по вчерашнему военному совещанию дом.

— Атаман занят и принять Вас не может, — отвечает мне высокий, стройный, с приятным лицом есаул, в аксельбанте на гимнастерке, личный адъютант Атамана Букретова — вежливо, но с полным осознанием своего высокого положения.

— А я Вас прошу доложить Атаману, что просит командир 1 -го Ла-бинского полка, — говорю ему требовательно.

Он уходит и, вернувшись, докладывает, что «Атаман лег отдыхать и просит его не тревожить, так как он не спал всю ночь».

— Вы вначале сказали, что он занят, а теперь говорите, что он отдыхает. Что это значит?.. Доложите еще, что его хотят видеть офицеры Корниловского полка вместе со мной! — уже возмущенно диктую ему.

— Я этого не могу доложить, господин полковник, и прошу понять меня, — чистосердечно отвечает адъютант, — но если Вам так нужно видеть Атамана — пройдите сами наверх и постучите ему в дверь.

Все мы четверо поднялись на второй этаж, и на мой стук в дверь послышался ответ:

— Кто там?

— Командир 1-го Лабинского полка и господа офицеры Корниловского полка хотят видеть Вас, Ваше превосходительство, — отвечаю.

Открывается дверь, и появляется Атаман. Он одет, как и вчера, — в кителе и в сапогах. Увидев нас, он «потянулся», как делает человек после крепкого сна, и даже зевнул, чтобы показать нам, что он спал.

Вслед за нами прискакали и остальные офицеры-корниловцы. Указав жестом на них, я докладываю Войсковому Атаману уже от лица всей 2-й Кубанской казачьей дивизии, что казаки совершенно не хотят сдаваться красным, что полки ждут приказа своего Атамана, могут и хотят пробиваться в Грузию и вообще идти куда угодно, но только не сдаваться.

— Разве есть части, которые еще хотят драться?.. Я этого не знал, но теперь уже поздно. Перемирие подписано, и никуда двигаться нельзя, иначе подведете других. И по всем этим вопросам теперь обращайтесь к генералу Морозову. Он находится на фронте, — спокойно, деловито произнес он.

— Так, значит, все кончено, Ваше превосходительство?

— Да, конечно.

— Ну а те офицеры, которые не могут и не хотят остаться? Позвольте получить на них пропуск на «Бештау»?

— Там все заполнено, мест нет, — отвечает он.

— Это офицеры Корниловского конного полка!.. Многие из них пер-вопоходники, им оставаться у красных совершенно невозможно!.. Я Вас прошу дать им пропуск! — с жаром докладываю Атаману.

— Корниловцы-ы?!. Ну хорошо. Попросите ко мне моего адъютанта, — успокаивает он нас.

Знакомый нам адъютант появился и получает распоряжение: «Выдать пропуск тем офицерам, на которых укажет полковник», — показывая на меня, говорит Атаман Букретов.

Я рад хотя бы этому успеху. Все оставляю делать полковнику Литвиненко, а сам бросаюсь в седло и скачу домой, в полк. Потом надо проскакать к старшему брату в 1-й Кавказский полк. Надо спасти его. Потом подумать о Надюше-сестренке.

Крупной рысью выхожу из Адлера. Дорога из него идет вначале прямо на восток и перпендикулярно упирается в шоссе из Сочи в Грузию. Здесь я наткнулся на хвост колонны нашего штаба дивизии, вернее, на последние санитарные линейки.

— Куда вы? — спрашиваю.

— А не знаем, штаб дивизии впереди идет, а мы вслед за ними, говорили — идем на Адлер, а куда дальше — не знаем, — отвечает сестра милосердия.

—- А полки тоже идут вслед за вами?

— Да не знаем, полковник, — отвечает она.

Голова штаба дивизии была от меня в 200 шагах. Впереди шел верхом полковник Преображенский, рядом с ним полковник Гришин. Позади остальные чины штаба и конные вестовые. Они шли очень медленным шагом и сильно растянулись в своей колонне. Время у меня было рассчитано, и я, повернув налево, спешно двинулся к своему полку.

Этот день 20 апреля был днем «столпотворения Кубани». Весть «о сдаче армии» облетела все уголки и ущелья, где ютились полки и беженцы, около 60 тысяч людей. Все, боясь «сдачи», двинулись к Адлеру и за Адлер. Связь с частями и управление армией были утеряны полностью. Все как-то сразу опустело в душах, и жизнь самой армии и ее частей утеряла свою цель. В воздухе почувствовалось: «конец», конец всему, и конец очень жуткий.

В стихии беспомощности

Когда я вернулся к полку, у шоссе, южнее его, обнаружил штаб своего 2-го Кубанского конного корпуса с генералом Хорановым.

Хоранов, пунцовый в лице от неизвестных мне переживаний, был разговорчив, но смущен.

— Я остаюсь здесь и дальше никуда не поеду. Белые или красные — мне все равно. Везде служить можно. И если они дадут мне также корпус, я буду командовать и красным корпусом, — говорит он мне в присутствии своих штабных офицеров.