Все мы отлично знали, что с красными не может быть никакого мира. Все почувствовали, что положение ужасное и выхода нет. Но бросить полк?! бросить родной и храбрый 1-й Лабинский полк, бросить свои сотни, своих станичников и самим, только офицерам, спасаться — это никак не вмещалось в их понятии.

Я предложил ответить каждому персонально, начиная с младшего в чине, как кто хочет решить свою судьбу? Все запротестовали на мой запрос.

— Остаемся все с полком! — раздалось несколько голосов.

Но я знал, что легко сказать толпою «остаемся» и совсем другое — это мнение высказать лично. И повел глазами по всем лицам, возбужденно смотревшим на меня, и, немного дольше, чем на других, остановился на есауле Сапунове, словно спрашивая его: «Ну а ты, храбрейший, со своими 26 пулеметами со столь воинственными надписями на них, ты что скажешь?» И он понял это. Крупный казак в свои 30 лет, кулаком могущий повалить быка на землю, он, в своем трагическом переживании, молча и беспомощно опустил глаза долу.

— Господа, дело не законченное, нам еще могут подать пароходы из Крыма. Мы будем ждать. Важно не расстроить полк. Но никому не возбраняется искать своих путей, — добавляю.

При личном опросе все высказались «остаться с полком». Решили выехать, и немедленно, только командир 2-й сотни, есаул Луценко и его младший офицер, хорунжий Шопин. Оба доложили, что им возвращаться в свои станицы невозможно, так как они «много залили сала за кожу местным своим мужикам», как доложили собранию. Оба они из заслуженных урядников.

При Луценко был и его отец, отступивший в горы. Луценко продиктовал отцу «оставаться с полком, вернуться домой и побеспокоиться об оставшемся семействе, состоявшем из одних женщин».

Высокий сухой старик лет под семьдесят, с библейской узкой, длинной седой бородой, словно олицетворявший всю нашу «седую Кубань», выслушивая сына, он только кивал и поддакивал: «Да, да, сыночек, останусь» .

Старик не плакал, но я видел, какая жуткая трагедия происходила в его неиспорченной душе: ненависть к красным, разлука с сыном, а позади, в своей станице, беспомощная семья. Я обласкал старика, как мог. Луценко и Шопину приказал выдать положенное жалованье и эвакуационные деньги в сумме двухмесячного жалованья, согласно приказу генерала Деникина.

Распрощавшись со всеми дружески, они выехали в Адлер в полночь того же дня. С ними выехал и мой кучер, вахмистр, казак станицы Михайловской, который доложил мне, что и он «много залил сала за шкуру своим мужикам станицы, почему остаться не можем». Фамилию его не помню.

Это были все, кто покинул полк по личным мотивам. Их больше я не увидел. Есаул Луценко умер своей смертью во Франции перед 1930 годом, а хорунжий Шопин поступил рядовым в 1-й Кавалерийский полк Иностранного легиона французской армии, дослужился до звания сержанта и погиб в Сирии в бою против восставших друзов. С ним погиб и наш молодой кавказец есаул Сережа Поволоцкий229, будучи также сержантом.

Офицеры-корниловцы. В Адлере, у Атамана Букретова

Жуткая ночь прошла. Утром 20 апреля скачу в Адлер. Надо узнать — возможно, что прибыли транспорты из Крыма? Сдаваться красным мы ведь совершенно не собираемся! Как доложил полковник Дрейлинг, цель переговоров — «оттянуть время, пока прибудут пароходы из Крыма».

На полпути к Адлеру обнаруживаю обоз Корниловского полка. Путь мой преграждают человек пятнадцать офицеров полка. Впереди них полковник Аитвиненко, рядом войсковой старшина Марков; за ними есаулы Збронский, Мартыненко, Носенко, Тюнин, братья Кононенко, Коз-лов-младший и еще кто-то. Позади всех стоит наш младший брат Георгий, есаул. Других не помню.

— Куда Вы спешите, господин полковник? Зачем? Что слышно? Неужели сдаваться красным? Да никогда! — забросал меня вопросами Литвиненко.

Оказывается — они ночью бежали из полка, занимающего арьергардные позиции, и, если будет утвержден мир с красными, они будут грузиться на «Бештау» одиночным порядком.

— Полки еще сильны! Мы еще можем сопротивляться! Надо идти в Грузию! И если потребуется — силой развернуть границу, но войти! — продолжает возбужденно, короткими фразами, не говорит, а выкрикивает экспансивный полковник Литвиненко.

— Я только командир полка, у нас теперь начальник дивизии полковник Преображенский, обращайтесь к нему, — отвечаю всем присутствующим.

— Плюньте на этот штаб дивизии, после отъезда генерала Бабиева он ничего не стоит, там уси городовыкы! — парирует мне Литвиненко. — Да Вы выступите только со своим полком, и все к Вам присоединятся! — продолжает он.

Я удивился возбужденности их, словно кто-то уже хватает их за горло. Что там у них произошло в полку, я не знаю. Они говорят, что командир полка, войсковой старшина Безладнов упрямо будто бы заявил им, что он держит ответственную арьергардную позицию и без приказания ее не оставит. Он потребовал, чтобы офицеры оставались до конца при своих сотнях, но они ночью оставили полк, прибыли сюда, в обоз, и не знают, что дальше делать?