Он остался на веранде, сел в кресло качалку, и долго всматривался в такое похожее на родное и в то же время чужое небо.

А Энна спряталась в уютной тишине дома, завернувшись в царивший здесь полумрак как в кокон. Так она и заснула, окутанная той потерей, что есть самая страшная и жестокая - потерей надежды.

– Доброе утро, - Миша так и не уснул, просто сидел и смотрел вдаль. Больше не молясь о возвращении, понимая, что это бессмысленно; не представляя себе: а как было бы, если; не вспоминая. А прощаясь.

– Доброе, - он повернулся на ее голос, холодный и далекий как сама жизнь,– присядь, давай поговорим.

Она присела рядом, на такое же кресло, и всмотрелась в небо, ища в причудливой форме облаков какой-то знак, какой-то символ способный воскресить надежду.

Он несколько раз открывал рот, желая заговорить, но слова пропадали, а мысли путались. Ни что сказать, ни что сделать, он не знал.

– Это все?- спросила Энна, разглядывая большое облако похожее на пышные взбитые сливки, - конец?

– Наверно, - с усилием проглотив комок в горле, он попытался сказать, что наверняка не знает никто, но не смог. Повернувшись, он увидел, как она смахнула слезинку, как опустила взгляд, спрятав его деревянных балясинах веранды.

– Есть хочешь?
– она подняла голову, и посмотрела на него тем взглядом, от которого мурашки забегали по спине. Жуткая смесь осознания, жестокости, внутренней силы, и потери.

– Нет.

Она лишь кивнула и ушла, Миша видел, как на ходу она завязывает на голове белый платок, как берет из сарая садовый инструмент. Он смотрел на нее до тех пор, пока она не скрылась из виду. Поражаясь тому спокойствию, что она выказывала и той обреченности, что сквозила в самом ее естестве.

Загавкала Кнопи, возвращая его к реальности, и во двор зашел Лао:

– Мик, привет.

Миша лишь кивнул ему, не в силах говорить.

– Я позже зайду, - сказал Лао, видя, но не до конца понимая состояние, в котором пребывает Мик.

Он все же нашел в себе силы оторваться от душевной пустоты:

– Проходи.

Лао присел на кресло рядом с ним

– Случилось что? – от несчастья которым был окутан Мик, Лао даже позабыл зачем пришол.

– Случилось Лао, уже год как случилось – Мик потер уставшие глаза, и пригладил волосы, привычным, ранее всегда успокаивавшим его жестом, - я ведь до последнего надеялся! До последнего!

– А ты и дальше надейся.

– Уже второй год пошел, а я все живу надеждой, надеюсь, когда начинается гроза, надеюсь, когда засыпаю и просыпаюсь и что? А я-то по-прежнему здесь!

– Надейся Мик, надежда всегда должна сохранятся. Лелей ее, но не замыкайся в ней.

– Не замыкаюсь я, просто сил больше нет, терпения нет, ничего нет!

– Это тяжело - терпеть, когда нет надежды.

– Тяжело не то слово. Я просто уже и не знаю, зачем терплю, на что надеюсь?!

Они молчали, слушая как кудахчат куры выпущенные Энной из сарая, как мычит привязанная на лугу корова.

– Лао, я постоянно вспоминаю тот день, постоянно! Ну какого х…а это произошло?!

– Я не знаю, хотя, и рад что это случилось. – он улыбнулся, желая разрядить обстановку, - Ты хороший парень, и пусть это эгоистично, но я рад, что вы оба попали сюда.

– Это верх эгоистичности друг мой.

Лао лишь улыбнулся, силясь вообразить себя на месте друга.

– Знаешь Мик, мне, конечно, не понять на все сто процентов, что должно быть ты чувствуешь, но все же, кое-что представить я могу.

– И?

– Человек должен жить Мик. Полностью жить, со взлетами и падениями, счастьем и неурядицами. В этом его предназначение, а не в существовании. Хватит уже существовать где-то посередине, начинай жить. Той жизнью что тебе дана. Значит вот такая вот у тебя жизнь, не обычная, не стандартная, для многих может и желанная. Живи ею!

– Я живу.

– Что-то слабо у тебя это получается.

Мик лишь хмыкнул и понимая его правоту, и в то же время не желая ни принимать ее, ни применять к себе.

– А какой выход ты видишь?

– Никакого, – с ухмылкой ответил Мик.

– Ты постоянно вспоминаешь. Свою страну, свой дом, жену, детей, друзей. Целыми днями одни воспоминания. Я тебе так скажу. Борись, конечно же, но вот жить в воспоминаниях уже довольно, у тебя на это вся старость впереди!

– Может быть.

И посидев еще какое-то время в тени раскидистой груши, он встал:

– Ладно, пошел я.

– Давай.

Миша еще долго сидел на веранде, думая, теперь и о старости. «Я не увижу свадьбу сыновей», думал он, «не устрою им мальчишник. Не научу Стасика водить машину, а Антона плавать. А я ведь обещал! Обещал им! Я так многого не сделал для них, и уже не сделаю».