Вначале был мим. Вернее, вначале начали формироваться мимы, которые существуют до сих пор, продолжают развиваться и являются основой существования всех остальных мимов. Это базисные мимы. И имя им было: «язык», «мы и они». Это базисные мимы первого порядка. Без этих мимов не существовало бы человечества. Эти мимы тесно связаны друг с другом, влияют друг на друга и не могут жить друг без друга.

Наиболее «базисным», если можно так сказать, мимом является язык, именно он сделал возможным появление всех других мимов. Следующим возник мим «мы и они» и только затем, на его основе, базисные мимы второго порядка: «мы и вы» и «я и другие», обеспечившие возможность формирования общества и личности. Развитие языка мы уже с вами в некоторой степени затронули, хотя это тема бесконечна. Однако дальнейшее углубление в проблемы языкознания лежит уже вне рамок нашей книги.

На первых порах своего развития человек не получил больших преимуществ от обладания языком, точно также, как и начинающий говорить ребёнок поначалу ничего от него не получает. Более того, к моменту начала освоения языка ребёнок отлично приспособлен к среде на своём «троглодитском» уровне. Мы знаем о людях, выросших вне человеческого общества и не освоивших язык, но, тем не менее, выживших. Начало освоения языка связано с первым кризисом в жизни ребёнка и сопутствующими ему отрицательным настроением, расстройствами пищеварения и т. п. Это взрослые принуждают дитя говорить, само оно этого вовсе не желает. Мы заставляем ребёнка «отдаться» во власть первого в его жизни мима. По большей части мы не замечаем производимого нами насилия или стараемся «подсластить» его игровой формой, различными поощрениями, но суть от этого не меняется. Язык, как и все последующие мимы, вталкивается, насильственно втискивается в голову человека, поскольку только благодаря языку могут быть освоены все остальные мимы. Человек, лишённый мимов, не есть человек. Для прочих людей он не просто дикарь, он — животное.

Практически одновременно с возникновением языка появляется другой мим, являющийся основой всей социальной организации человечества. Это мим «мы и они». Он существует до сих пор и самостоятельно, и как основа многочисленных им-мимкомплексов.

Для возникновения мима «мы и они» необходимо, прежде всего, чтобы эти «они» существовали. Вероятно, первыми «они» были троглодиты. На первых порах эти «они» были ещё нечётки, неопределённы, смазаны, что и понятно, если учитывать тогдашний уровень развития языка. Однако со временим «они» становятся чётче, определённее, что ведёт к развитию «мы», которое первоначально формулирует просто как «мы» — это все, которые не «они». Этого уже достаточно для существования мима. В дальнейшем обе части мима будут всё более и более дифференцироваться, но для него это в сущности не очень важно, он может жить и в своей изначальной простой форме. Главное, чтобы существовали «они», которым можно себя противопоставить.

«„Они“ на первых порах куда конкретнее, реальнее, несут с собой те или иные определённые свойства — бедствия от вторжений „их“ орд, непонимание „ими“ „человеческой“ речи („немые“, „немцы“). Для того чтобы представить себе, что есть „они“, не требуется персонифицировать „их“ в образе какого-либо вождя, какой-либо возглавляющей группы лиц или организации. „Они“ могут представляться как весьма многообразные, не как общность в точном смысле слова.» (Б. Ф. Поршнев, Социальная психология и история, 1979, с.60) [62] .

Развитие «мы» привело к появлению идентификации индивида с каким-либо лидером, тотемом, к появлению различных обрядов, в которых могли принимать участие только принадлежащие к этому «мы», ритуалов, которые помогали этих «мы» узнавать, особенным формам одежды, указывающим на принадлежность к «мы».

Скорее всего, «мы» было, наряду с «они», одним из первых слов (существительных), появившимся в языке. Это «мы» практически всегда означало «люди», служило первым самоназванием, эндоэтнонимом всех человеческих племён (у некоторых народов этот эндоэтноним сохранился и поныне). «Мы» — это «очень непростая психологическая категория. Это не просто осознание реальной взаимосвязи, повседневного сцепления известного числа индивидов. Так кажется лишь на первый взгляд. На деле это осознание достигается лишь через антитезу, через контраст: „мы“ — это те, которые не „они“; те, которые не „они“, это — истинные люди.» (Б. Ф. Поршнев, 1979, с.60).

Очень быстро в «они» попали представители рядом живущих племён, что и понятно, поскольку они наверняка делали что-то не так, как это было принято в «нашем» племени и, следовательно, подпадали под категорию «чужие», «они». Собственно говоря, только с этого времени и можно говорить о начале формирования племён, поскольку до того это была просто тасующаяся группа людей.

Подобная форма организации сохранилась вплоть до нашего времени, в частности, у племени хадза, живущего в центральной Африке. Похоже, что принадлежность к племени была навязана хадза живущими вокруг них более социально «развитыми» племенами, поскольку у хадза подобной потребности не было. Численность племени составляет всего тысячу человек. Члены племени живут небольшими группами (не больше двадцати членов), состав которых постоянно меняется. Хадза занимаются охотой и собирательством. У племени нет вождя, все его члены равны. Конечно, мы должны с известной осторожностью проецировать наблюдаемые нами факты из жизни современных «первобытных» племён на жизнь наших предков, поскольку за плечами у этих племён столь же длительная история развития, что и у «развитых» народов. То, что они сохранили некоторые особенности социальной или производственной жизни давно минувших дней ещё не означает, что в древности всё было абсолютно так же. Мы просто имеем дело с некоторыми лучше сохранившимися особенностями прошлой жизни человечества у некоторых народов, но они, эти народы, также развивались, как и другие. Это не наши предки, это наши современники, всё ещё умеющие правильно оббивать камни и добывать огонь трением.

Именно с того момента, когда члены рядом живущего племени подпали под категорию «они», началось стремительное расселение людей по всему свету. Главным было уйти как можно дальше от этих других, которые угрожали разрушить только что возникшее чувство принадлежности к «мы». Одновременно с исходом предпринимались и другие попытки обособить своё «мы» от других «мы» в одежде, ритуальной раскраске, в языке. Эта тенденция сохраняется в той или иной степени до сих пор, хотя уже и не так ярко. Но если мы вернёмся всего на 150 лет назад в самую экономически и политически развитую на то время часть планеты — Европу и посмотрим на населяющие её народы, то увидим, что жители соседних долин, деревень говорят но собственных диалектах, которые с трудом понимают соседи, одеваются в легко отличимые от соседей одежды и стараются ни коим образом не смешиваться с другими. До сих пор жители одной деревни могут рассказать, чем их деревня отличается от другой и почему их деревня лучше.