Егор тихо застонал, стоило Мастеру начать насаживаться, сообразил, что тот не надел на него резинку и довольно оскалился. Наплевав на возможные последствия, с восторгом предвкушал, как кончит в него, оставит Мастеру хотя бы свое семя, если не может оставить ему ничего другого.

Через секунду, взбудоражив еще больше его жадные пошлые мысли, прозвучал незнакомый, но такой сладкий, сдавленный, болезненный стон. За ним последовал короткий резкий толчок, после которого член мгновенно оказался в жарком окружении плотно охвативших его мышц. Те со всех сторон приветственно сдавили своего давнего приятеля и стали взволновано подрагивать, заново привыкая к его обществу.

Егор дернулся, желая обхватить ладонями ненасытное тело, принимающее его в себя. Безотчетно попытался освободить руки от наручников. Те, естественно, не поддались, и он дернул руками еще раз, окончательно убеждаясь, что ничего из этих маневров не выйдет. Потом насторожился. Нахмурился, прислушиваясь к саднящему ощущению на коже, которое осталось после царапнувшего ее металла. Егору показалось, что браслет на правом запястье охватывает его немного свободнее, чем тот, что удерживает левое. На пробу он легонько потянул правую руку на себя, стараясь действовать осторожно и утаить от Мастера эти робкие попытки освободиться. Но тот к тому времени уже начал свой томительный танец, приподнимался и опускался с тихим вздохом и, похоже, не замечал его скрытых манипуляций.

Рука не хотела выскальзывать из металлического кольца, но чувствовала себя вполне привольно внутри него.

Мастер качался, двигался медленно, будто не спешил избавиться от надоедливого клиента, а совсем наоборот - хотел подольше продержаться, продлить его сильное телесное удовольствие и такие же сильные душевные муки. Плавно приподнимался и опускался, быстро сглатывал, громко дышал, как будто бежал кросс по парку, и изредка тихо постанывал, не давая, впрочем, своему голосу звучать слишком отчетливо.

Егор чувствовал каждый сантиметр проникающего в Мастера члена. Весь он был сконцентрирован на этих ощущениях так, как будто сам был им и сначала постепенно, целиком погружался вглубь сжимающего его тела, а потом так же медленно покидал его, чтобы через мгновение снова с удовольствием вернуться в эту тесную глубину.

Ладони Мастера в это время хаотично, бездумно блуждали по телу. Они то прихватывали Егора за плечи, и тогда умелый наездник делал сильный рывок вверх, тут же со шлепком опускаясь обратно на его бедра; то крутили соски кончиками нервных пальцев, вызывая в них приятное легкое жжение; то любовно оглаживали крепкий живот, вибрирующий от их прикосновений.

Егор разрывался. Его мысли разделились на два лагеря, выполняя две совершенно противоположные задачи. Одна половина его разума наслаждалась телом Мастера, запоминала каждую даже не секунду – миллисекунду его плавного танца, а вторая в это время хаотично жонглировала идеями, заставляя все сильнее дергать рукой. Потом до этой более трезво мыслящей, очень сообразительной половины дошло, что надо сменить тактику. Стараясь расслабиться и не выдать себя лишним напряжением, Егор аккуратно перехватил браслет другой рукой и стал по чуть-чуть тянуть вниз ее захваченную в плен сестрицу. Стиснув зубы, стойко переносил боль и давление, усиливающиеся с каждой секундой. По миллиметру освобождал руку и старался не кривить губы. Ему было больно. Металл немилосердно впивался в мякоть ладони, и казалось, что даже кости под ней ломаются и загибаются вовнутрь. Но несмотря на боль в суставах, несмотря на горящую адским огнем ободранную кожу, он уже чувствовал со скрытым торжеством, что рука-пленница постепенно обретает такую желанную ей свободу.

Должно быть, Мастер закрыл глаза, потому что не останавливался и не сбавлял темпа. Все время двигался, чуть прогибался, касаясь Егора животом и членом. Терся об него и даже тыкался губами в губы, но того, что делали руки Егора, он, судя по всему, все еще не замечал. Когда его движения стали резкими и отрывистыми, а дыхание начало вырываться из груди с присвистом, тот до ломоты сжал зубы и дернул руку вниз последним решительным рывком. Та, ободрав в нескольких местах кожу и, возможно, вывихнув большой палец, вдруг выскользнула из оков и оказалась на свободе.

Егор не стал останавливаться и пережидать, пока сильная, пронзившая руку до самого локтя боль утихнет. Подцепил повязку дрожащими, неуклюжими, чуть не выдавившими глаз пальцами. Рывком сдернул ее с головы и распахнул глаза во всю ширь.

Сначала чуть не ослеп от показавшегося ему нестерпимо ярким приглушенного мягкого освещения, а потом ошеломленно уставился на того, кто, раскрасневшись и подрагивая от возбуждения, двигался на нем, закрыв глаза и закусив тонкий пояс халата. Окаменел в созерцании крайне неожиданного, убийственного для его порядком истрепанных нервов зрелища, потому что на нем, из последних сил сдерживая стоны, безостановочно скакал мерзавец Максим.

Этот хитрый дьявол, сволочь, самовлюбленная жаба и, конечно же, настоящая сука танцевал бедрами, запрокидывал голову, дрожал ресницами и изредка встряхивал влажными волосами; блестел тонкой пленкой испарины, играл-перекатывал мышцами, напрягал твердый живот и медленно, с ленцой, как опытный снайпер - затвор, передергивал свой член, орошая Егора каплями проступающей смазки.

Сделав еще несколько рывков, Максим вдруг сильно вздрогнул, резко остановился и медленно раскрыл потемневшие почти до черноты, невероятно блядские, совершенно пьяные от похоти глаза.