прочная связь с предшествующим этапом развития русской поэзии. Какие бы

сложные, противоречивые, подчас болезненные формы сознания современного

человека ни изображал Анненский, он всегда передает их в виде объективного

повествования. Ситуации, изображаемые Анненским, всегда происходят с

конкретными людьми, в конкретной обстановке и в индивидуально-точных

обстоятельствах, у Анненского нет лиризма «общего» типа, который любой

читатель мог бы отнести и приурочить к себе при относительно свободном

выборе своих собственных индивидуальных обстоятельств, как это происходит,

предположим, с восприятием поэзии пушкинской эпохи. У Анненского

конкретен субъект действия и само действие, — никуда, кроме изображаемого,

их отнести нельзя иначе, как только тем способом, каким обычно читают прозу:

«свое» может быть и должно быть вычитано только косвенно, через «рассказ»,

через восприятие происшествия с конкретными людьми в их пространственно и

временно точных условиях. Стих Анненского — «рассказ в стихах», которого

так напряженно искали поэты 40 – 50-х годов. При этом непосредственно на

старших поэтов этого круга — Ап. Григорьева, Фета, Полонского,

К. Павлову — Анненский похож очень мало. Он ближе к поэтам

посредствующего этапа: к Случевскому, Апухтину, но и тут он вовсе не

выглядит подражателем, а напротив, величиной оригинальной и поэтически

несравненно более сильной, чем сами эти «поэты-посредники». «Рассказ в

стихах» у него, конечно, именно стих, лирика, т. е. повествовательность

здесь — только особый способ передачи именно лирического, а не какого-либо

иного содержания.

Однако сама по себе эта особенность необыкновенно важна с точки зрения

содержания. Ведь именно «рассказ в стихах» бессмысленно прямо относить к

автору или к лирическому «я», совпадающему с автором. Рисуя часто душевную

«болезненность», Анненский говорит об объективных бедах, но не просто о

себе, о тяготах времени, но не о своих личных невзгодах. Такой способ анализа

«объективных» лирических состояний позволяет Анненскому постигать иногда

чрезвычайно сложные формы современного раздробленного сознания и

передавать их в пластически-зримой, повествовательно-наглядной форме. В

стихотворении «То было на Валлен-коски» рассказывается о развлечении для

туристов на одном из финских водопадов: в водопад бросается

человекоподобная кукла на привязи и на глазах у зрителей вытаскивается

обратно. Повествовательная точность «рассказа в стихах» не позволяет

толковать все это как грубый, дешевый декадентский символ «тщеты жизни»;

из ситуации извлекается высокий лирический смысл:

Бывает такое небо,

Такая игра лучей,

Что сердцу обида куклы

Обиды своей жалчей.

Человек настолько раздавлен и обезличен современной жизнью, что он

болезненнее воспринимает обиды изображения, мертвой вещи, чем свою боль;

боль реальная так тупа, постоянна и безобразно прозаична, что о ней и

рассказывать неловко, неспособно, и то, как треплют куклу, передает эту боль

куда точнее, чем натуралистический снимок, точное изображение реальной

душевной беды. Особое, отстраняющее возможность дешевой слезы,

сентиментальности, художественное целомудрие присуще Анненскому:

нечестными средствами на читателя он не действует, на слезу не бьет.

Передавая такие душевные состояния, как, например, в стихотворении «То

было на Валлен-коски», Анненский кое в чем предвосхищает большую прозу

XX века, скажем особый и с виду очень спокойный трагизм опустошенности

(«отчуждения») в рассказе Хемингуэя «Чисто, светло». Такие аналогии

становятся возможными потому, что Анненскому во многом удалось освоить и

как-то по-своему решить художественные проблемы восьмидесятников. Его,

несомненно, интересует скрещение опыта прозы и стиха, и далее, в более

содержательных аспектах, — скрещение «лиризма» и «гражданственности».

Самый-то опыт прозы для него явно — просто более широкая и «современная»

правда о человеческой душе, которую надо было бы вместить в стих. Так