разгулом «стихий». Если бы можно было собрать все эти детали в одно лицо —

оно уже потеряло бы что-то (еще точнее — всё) в своей «стихийности».

Персонаж до того слился со «стихией», что вне «стихии» его как бы уже нет.

«Снежная маска» в этом смысле представляет собой доведение до конца, до

предела «кометной» темы. Непосредственно она примыкает к тем стихам,

сплавляющим воедино «лирику» и «стихийность», о которых шла речь выше.

Подобную тенденцию она доводит до того, что все окружающее охвачено

«стихией», одновременно ставшей «лирикой». Примечательно, что сам

лиризованный образ белой метели перешел в «Снежную маску» из

«чердачных» стихов, доводящих поиски нового лирического характера до

повествовательности прозы. Слияние этих двух линий осуществлено

доведением темы, подспудной и там и тут, до крайности и видимым полным

уничтожением тенденции собирания характера. Конкретности тут не может

быть по сути вещей.

Вместе с тем пронизывание решительно всего «стихийностью» изнутри

служит почвой для нового типа лирического характера. В таких крайностях,

судорогах движется поэзия Блока. Лирический взрыв «Снежной маски» должен

дать основу для полного охвата образа-характера элементами стихийности —

таков его общий смысл в эволюции Блока. Не забудем, что задуманы новые

«маски», новые персонажи-характеры. Примечательно, что наиболее ясные

стихи в «Снежной маске» написаны о «нем», о персонаже-мужчине, о том, в

чьем восприятии должна собраться воедино, сгуститься в образ-характер,

человеческое лицо «метельная стихия». Здесь опять крайность, парадокс:

собирается все «им», «его» восприятием, а четче получается воспринимающий,

«он», но не воспринимаемое, не «она». Суть ситуации в том, что радикально

меняются оба персонажа в их единстве. В стихию «метели» входят оба, оба

становятся причастными изнутри «космическим» началам. Трансформация,

происходящая с «ним», виднее потому, что «его» образ уже исподволь

готовился к подобному изменению темой «бродяжества». Тут опять видна связь

«Снежной маски» с «чердачными» стихами — персонаж-мужчина в какой-то

мере перешел в новый цикл оттуда; в новом цикле он увидел, по Блоку, свои

социальные беды в их «природной» всеобщности, в «стихийном» единстве

всего, и в частности в отношениях с «ней», — он увидел и в себе самом

трагическую коллизию во всем, со «стихией»:

Но для меня неразделимы

С тобою — ночь, и мгла реки,

И застывающие дымы,

И рифм веселых огоньки.

Не будь и ты со мною строгой

И маской не дразни меня,

И в темной памяти не трогай Иного — страшного — огня

(«Они читают стихи», 10 января 1907)

Охватив все поэтическое восприятие «стихийностью», Блок подходит к

наиболее углубленному постижению внутренней трагической

противоречивости своего основного лирического персонажа — городского

человека современного типа, наиболее остро и всеохватывающе постигающего

действительность в ее коллизиях. В. Я. Брюсов в своей рецензии на «Снежную

маску» в отдельном издании, не увидев в блоковской книге «нового этапа в его

творчестве», выделил в ней именно эту трагическую коллизию личности с

«общим», толкуя ее, правда, соответственно недооценке цикла в развитии

поэта, как чисто индивидуальную трагическую историю любви, опустошающей

душу лирического персонажа и потому не случайно кончающейся «гибелью

героя»123. Несмотря на сужение смысла цикла, Брюсов многое в нем понял. Он

уловил в цикле драматическую внутреннюю противоречивость лирического

«я», сформулировав это как личную коллизию автора, у которого, по Брюсову,

«снежность, вечная холодность» сопровождает «огненные вихри его

переживаний», подымающиеся «с ледяных полей его души»124. Блок в этой

связи писал Андрею Белому, что он «глубоко благодарен» Брюсову, сумевшему

определить «то, чего я сам бы не сумел» (VIII, 195). Тут надо сказать, что в

период своего относительного примирения с творчеством Блока Андрей Белый

попытался истолковать «Снежную маску» как органическое продолжение,