«бродяги», кое в чем и «анархиста». Поэтому повествовательность, дающая

опять-таки огромные преимущества в смысле жизненной и социальной

конкретности, в то же время замыкает лирический «рассказ в стихах» в рамки

не имеющих большого общественного выхода сюжетов. Получается — в

художественном плане — лирическая повествовательность очень высокого

литературного класса. «Чердачные» стихи вызывают ассоциации с большой

русской прозой 40-х годов, с «Белыми ночами» и вообще с ранними повестями

Достоевского. Вместе с тем это лирика, весьма подлинная в своих поэтических

качествах. Блок оставляет далеко позади в этом смысле восьмидесятников, от

которых он исходил и чьи задачи он решает на несравненно более высоком

уровне. Однако духовная бесперспективность лирических характеров во

многом говорит о неполной решенности и общих, магистральных

художественных задач самого поэта. Замкнуто-повествовательный и в то же

время «бродяжий» лирический характер должен расшириться в своих

возможностях, показать какие-то иные, менее ограниченно локальные краски,

для того чтобы стать способным нести более обобщающие темы, — такова

непосредственная поэтическая задача, возникающая перед Блоком.

Говоря о возможностях расширения лирического характера у Блока, надо

ясно представлять себе то обстоятельство, что речь идет здесь не просто о

накоплении неких внешне, арифметически присоединяемых к образу качеств,

но о гораздо более творчески сложной вещи: о гибкости, свободных внутренних

переходах между разными сторонами изображаемой личности, о большей

самостоятельности, инициативности, жизненной самодеятельности

создаваемого образа-характера. Значение стихов «чердачной» темы, очевидно, в

движении лирики Блока состоит вовсе не в том, что механически соединяются

социальность и лиризм, существовавшие у Блока до этого несколько порознь.

Существенно тут совсем другое. Общая тенденция к социальному

истолкованию лирического образа-характера проходит в том или ином виде

через всю «Нечаянную Радость», и совсем не это само по себе является

новинкой в стихах второй половины 1906 г. Ново здесь то, что лиризм и

социальность выступают как тонко взаимосвязанные, гибко переходящие друг в

друга неотъемлемые особенности более живой, непосредственной,

самодеятельной личности. Говоря грубо, персонаж от этого делается

«характернее» — одновременно и индивидуально-определеннее, и шире. Суть

дела именно в этом, а не в механическом сложении разных качеств. Ведь,

например, «Незнакомка», как раз лишенная этих органичных переходов, не

случайно строится на резкости контраста разных сторон ситуации и потому-то

становится как бы лицевым, основным образом, характером-принципом

«Нечаянной Радости», хотя такого замысла не было и не могло быть у Блока.

Дальнейшее же расширение лирического характера после «чердачных» стихов

будет состоять как раз во введении новых граней в логику гибких переходов

внутри самого образа, но опять-таки не в механическом «подключении» каких-

то тем к некоему неподвижному каркасу, схеме образа. Ближайшей темой,

подлежащей подобной трансформации в единстве нового образа-характера,

оказалась, и совсем не случайно, по всем особенностям блоковского развития,

тема стихии. Далее она просто вырвалась на первый план. Для стихов же

второй половины 1906 г. существенно то, что Блок пытается разрабатывать

образ-характер во внутренних связях лиризма и стихии, ввести «стихийное» в

его перебоях и взаимопереходах с «лирикой» в конкретную личность, в

персонаж стиха.

С этой точки зрения совсем не случайным, но, напротив, в высшей степени

характерным для Блока оказывается упоминавшееся выше в связи с

«подборкой» о «Незнакомке» стихотворение «Шлейф, забрызганный

звездами…» (сентябрь 1906 г.). Его тема, в общем, случайна и ненужна рядом с

контрастами разных планов «Незнакомки», но особые отношения в нем

лиризма и стихийности очень показательны для Блока в его движении. Между

женщиной-кометой и лирическим «я» стихотворения здесь устанавливаются