или, скорее, не фиксирует своего внимания на сменах, не ощущает разрыва

между этими перевоплощениями. Реально разрывы в образе есть, но читателем

эти «маски» воспринимаются как разные грани одной темы, несколько по-

разному проявляющие одну общую суть.

Героиня прежде всего «вольна», стихийна. В отличие от «Снежной маски»,

где стихийность в своем крайнем выражении как бы стирает личности, героиня

в данном случае вполне определенна: стихийность определилась как

«вольность». Одна из ее ролей или масок выступает в ситуациях городской

жизни. Здесь «вольная дева» появляется с черным шлейфом, не всегда свободно

сочетающимся с конкретной обстановкой, эмоционально же — это коллизии с

городским героем, особый поворот давних у Блока внутренних драм такого

типа:

Как ветер, ты целуешь жадно,

Как осень, шлейфом шелестя,

Храня в темнице безотрадной

Меня, как бедное дитя…

Рабом безумным и покорным

До времени таюсь и жду

Под этим взором, слишком черным,

В моем пылающем бреду.

(«Перехожу от казни к казни…», октябрь 1907)

«Пылающий бред» тут привязывает лирическое «я» к «ней», делает его

узником, рабом прежде всего потому, что у «нее» — воля, за ее фигурой какие-

то огромные жизненные просторы, которых нет в его бедной, расчерченной

городской жизни:

Там воля всех вольнее воль

Не приневолит вольного,

И болей всех больнее боль

Вернет с пути окольного!

(«По улицам метель метет…», октябрь 1907)

Глубины этих жизненных пространств могут быть и темными,

убийственными, — но они чужды ограничений и потому притягательны;

драматизм переживаний и судьбы героя, самая боль тут — от приобщения к

наиболее широким, «стихийным» возможностям жизни.

Чрезвычайно существенный, очевидно даже главный, аспект образа

героини — в том, что она выступает в ряде ситуаций как человек социальных

низов, деревенская баба-солдатка: конечно, должен измениться и мужской

персонаж, — при этом ясно по всей театральной условности «смены масок»,

что речь идет в каком-то обобщающем смысле о тех же сущностных

столкновениях, соотношениях лиц как закономерных проявлениях судьбы

русского человека. Все «облики» героев вполне правдивы и органично

существуют не только в цепи цикла, но и шире — в связях целого раздела.

«Солдатка» наиболее органически «вольна», стихийна. Вероятно, деревенская

ситуация наиболее соответствует внутренним возможностям темы и

персонажей:

В ней сила играющей крови,

Хоть смуглые щеки бледны,

Тонки ее черные брови, И строгие речи хмельны…

Ах, сладко, как сладко, так сладко

Работать, пока рассветет,

И знать, что лихая солдатка

Ушла за село, в хоровод!

(«Работай, работай, работай…», октябрь 1907)

Драма лирического «я», воплотившегося в данном случае в деревенского парня,

двойная: тут социальная обездоленность органически переплетается со

«стихийными» взрывами индивидуальных страстей, темной «играющей крови».

Самая же возможность перевоплощения лирического мужского характера,

конечно, целиком обусловлена качествами сводного, способного к разным

«маскам» женского персонажа: «она» и в городских ситуациях выступает как

носительница «стихий» старой деревенской Руси, ее «вольных» и диких

взрывов. Примечательно, что в сборнике «Земля в снегу», где нет цикла

«Заклятие огнем и мраком» и составляющие его стихи рассыпаны по разным

разделам, стихотворение «Работай, работай, работай…» помещено в

«Мещанском житье» среди нескольких аналогичных стихов городской темы,

персонажи которых наделены своеобразной социальной активностью; тем

самым «стихийность» в обличий «вольности» становится как бы одной из

граней социальности, проникающей у Блока в лирический характер. Вообще

женский персонаж «Заклятия огнем и мраком» представляется несомненным