вообще. В этих прекрасных белых стихах дают свои поэтические плоды поиски

Блоком на протяжении нескольких лет революционного разлома способов

включения в лирику наиболее широкого жизненного материала.

При всей бытовой точности, наглядности и правдивости описываемого,

этот материал записан не бесстрастной рукой равнодушного обозревателя, —

автор смотрит социально пристрастно и очень резко оценивает то, что с его

точки зрения является недолжным, неприемлемым, уродующим прекрасную

жизнь природы и человеческие отношения. Буржуазная дачно-курортная жизнь

показывается здесь не в гротесковых обострениях, как это было в пору создания

ранних городских стихов и «Незнакомки», но в прямых, «естественных» для

нее формах и пропорциях; все обострения, подчеркивания возникают сами

собой из несоответствия этой жизни подлинной естественности прекрасной

северной природы, простых трудовых людей и высоких (подлинно высоких)

дум о жизни и смерти, о «вечных» закономерностях бытия. Обычная

буржуазная жизнь рисуется так:

Что сделали из берега морского

Гуляющие модницы и франты?

Наставили столов, дымят, жуют,

Пьют лимонад Потом бредут по пляжу,

Угрюмо хохоча и заражая

Соленый воздух сплетнями…

Далее в этой же строфе белого повествовательного стиха рисуется купание:

И, дряблость мускулов и грудей обнажив,

Они, визжа, влезают в воду. Шарят

Неловкими ногами дно. Кричат,

Стараясь показать, что веселятся.

(«В северном море», 1907)

Изображаемое здесь — само по себе гротеск. Контраст с высокими

началами жизни не обостряется особо, но возникает тоже как бы сам собой.

Непосредственно в стихотворении он возникает из картины жизни моря и

морского дела, всегда высоких, по Блоку, самих по себе, всегда приобщающих к

«вечным» законам человеческого существования.

В построении же всего цикла подобный сам по себе гротеск

противостоит — опять-таки «сам по себе», без особых нажимов — столь же

ясному и непреложному проявлению высоких начал в жизни социальных низов.

Вот описание смерти разбившегося жокея из стихотворения «О смерти» (1907):

Ударился затылком о родную,

Весеннюю, приветливую землю,

И в этот миг — в мозгу прошли все мысли,

Единственные нужные. Прошли —

И умерли. И умерли глаза.

Жокей здесь — фигура из трагедии, он умирает, как бы реализуя своей смертью

самый общий принцип жизни, ее «вечное» стремление и напряжение («Так

хорошо и вольно умереть. Всю жизнь скакал…»). Далее в стихотворении так же

внезапно и просто умирает рабочий. Такого рода «бытовые зарисовки»

обобщаются в высоких, «единственно нужных» мыслях лирического «я» в

финале стихотворения:

… Такой любви

И ненависти люди не выносят,

Какую я в себе ношу.

Получается в итоге столь же органическое взаимопроникновение социальности

и поэзии (притом поэзия тут, разумеется, не только в «природности», но и

прежде всего в «высоком строе» мыслей, сочетающихся с жизненно правдивой

обстановкой), как и в «Заклятии огнем и мраком». Осуществлено оно, однако,

совсем иным способом. Конкретная изобразительность в «Вольных мыслях» —

не «прием» и даже не «тема», она — само содержание, ибо без нее, без ее

простоты и правды были бы невозможны «высокие мысли». Если не бояться

слов, то «Вольные мысли» представляют собой стихотворные очерки, в которых

большая поэзия возникает там, где жизненная конкретность органически

взаимодействует с философской обобщенностью.

«Рассказ в стихах» (или в данном случае очерк, повесть), таким образом,

становится в «Вольных мыслях» необыкновенно углубленным, философски

содержательным. Жизненный материал в своей поразительной, несколько даже

неожиданной для Блока достоверности все время изнутри освещен высокой

социальной и лирической мыслью. Это необыкновенно увеличивает вес в

стихотворном повествовании рассказчика, философствующего очеркиста, того