лирического «я», чьими глазами увиден богатый подробностями жизненный

материал. И поскольку для Блока в этот период столь существенна социальная

активность, сам очеркист в конечном счете должен выступить как действующее

лицо, как активный персонаж. Логика композиции цикла и состоит в том, что

рассказчик все больше и больше переходит от роли наблюдателя к роли

действующего лица. Глубокая противоречивость блоковской идейной позиции

проявляется здесь в том, что по мере активизации лирического «я» падает,

сужается философская значительность всего цикла в целом. Это значит, что

корни противоречивости вообще скрыты именно в лирическом «я».

Рассказчик — блоковский «бродяга», рассословленный человек, и потому

«вольны» его мысли. Он сам выше всего там, где наблюдает социальные низы,

его «вольные мысли» именно там же, вместе с тем, больше всего «поэзия».

Поэтична, исполнена жизненной правды, хотя отнюдь не прикрашена, сама

жизнь социальных низов («О смерти»), поэтичен сам рассказчик, поскольку он

своими «вольными мыслями» приобщается к ней. В чем-то падает его

поэтичность, когда он наблюдает дачную жизнь социальных верхов («Над

озером», «В северном море»). Не в том дело, насколько неоправданна его

ненависть к социальным верхам — она в высшей степени оправданна, — суть в

том, что у него самого в этой ненависти позитивной опорой больше всего

оказывается природа. В нем проступают черты «анархиста». Его позиция —

бунт против мещанства. Такая социальная активность оказывается

сомнительной, она обедняет и изображаемое, и рассказчика. Наконец, в финале

(«В дюнах») рассказчик выступает в позитивном жизненно-поэтическом

качестве: бескрылой любви мещан («Над озером»), над которой издевался

«бродяга», противопоставляется соответствующая поэзии природы любовь

самого «бродяги». Тут самое слабое место и рассказчика, и автора.

Изображается «естественная» любовь двух «бродяг»:

Пришла Скрестила свой звериный взгляд

С моим звериным взглядом

В те годы среди русской читающей публики был необыкновенно популярен

Гамсун. В изображении этой «северной», «звериной» любви у Блока есть нечто

от Гамсуна, но, пожалуй, еще больше от модернистского литературного

ширпотреба127.

127 Младший современник Блока Д. Мирский позднее утверждал, что во

втором томе Блока «интригующая непонятность, пряная красивость…

отсутствие каких бы то ни было норм, полное “все позволено” приближают

поэта к “русской вульгарно-буржуазной поэзии” или даже делают его “вполне

буржуазным писателем”» (О прозе Александра Блока — В кн.: Блок Александр.

Собр. соч., Л., 1936, т. 8, с. 16) Подобная характеристика одностороння и

Объективно такая модернистская «звериность» находится в непримиримом,

глухом противоречии с теми картинами современной жизни, исполненными

высокой поэзии и острой социальности, которые выступают в других вещах

цикла «Вольные мысли». Именно потому, что обобщенность в этом цикле

входит в сам идейный замысел, — становится особенно ясно, что у Блока

отсутствует обобщающая идейная связь, основа в разных гранях, направлениях

его поисков. Ясно, что такой основой у него не могут быть, скажем,

«синтетические» идеи Вяч. Иванова. Но у него отсутствует и иной

основополагающий идейный принцип. Поэтому обнаруживается столь же

глухая противоречивость и в более широком смысле. Цикл, где обретена

органическая внутренняя связь обобщающего лиризма и конкретной жизненной

изобразительности («Вольные мысли»), столь же глухо противостоит циклу, где

найдена внутренняя связь между лирическим характером и поэтически понятой

социальностью («Заклятие огнем и мраком»). Нет внутренних связей между

этими циклами. Поэтому в «Вольных мыслях» отсутствует обобщенный

лирический характер, в «Заклятии огнем и мраком» лирический характер, в

общем, лишен конкретной изобразительности. Все упирается в отсутствие

объединяющего, основополагающего идейного принципа. Найдены

высокосодержательные поэтические переходы внутри циклов, но нет подлинно