теми же лицами, занятыми теми же делами.

Создавая такую, на редкость выразительную картину жизни простых людей

в старой России, Белый в определенном смысле перевоплощает свое

лирическое «я» в изображаемые им персонажи, говорит от их лица и видит

иногда мир их глазами. При этом он обнаруживает редкостное, хотя и

чрезвычайно одностороннее и в иных случаях не присущее ему, поэтическое

мастерство: кошмар жизни, увиденный глазами переживающего социальную

драму человека, предстает в его изображении как некая универсальная

гротесковая вакханалия бытия:

Как несли за флягой флягу —

Пили огненную влагу,

Д’накачался —

Я.

Д’наплясался —

Я.

(«Веселье на Руси», 1906)

Обобщающее начало социального безумия, кошмара, хаоса насквозь

пронизывает душу изображаемого Белым простого человека; оно становится в

конце стихотворения образом всеобщей неотвратимой гибели, нависшей над

Россией:

Раскидалась в ветре, — пляшет —

Полевая жердь: —

Веткой хлюпающей машет

Прямо в твердь.

Бирюзовою волною

Нежит твердь.

Над страной моей родною

Встала Смерть.

В сущности такой единый, общий итог висит и над всеми индивидуальными

судьбами героев-персонажей «Пепла». Он разнообразится только одним

способом: в разделах-циклах «Паутина», «Город» и «Безумие» к сюжетному

итогу всеобщей гибели индивидуальная судьба персонажа подводится не через

прямо выраженные социальные коллизии, но сквозь тему душевного

опустошения в пути жизни. Символический образ «паука» и «паутины» висит

над городским, «интеллигентным» человеком, над человеком социальных

верхов; он тоже социален, этот образ, он посредник между социальным роком и

индивидуальным человеком буржуазно-городского обихода. Итоговым образом-

символом и здесь оказывается гибель в безумии и хаосе; одним из знаков этого

разгула безумных стихий оказывается первая русская революция:

К столу припав, заплакал я,

Провидя перст судьбы железной:

«Ликуйте, пьяные друзья,

Над распахнувшеюся бездной

Луч солнечный ужо взойдет;

Со знаменем пройдет рабочий:

Безумие нас заметет —

В тяжелой, в безысходной ночи».

(«Пир», 1905)

Выше говорилось, что стихи «Пепла» — «рассказы в стихах»,

складывающиеся в циклы с единым сюжетом, отчасти переходящим в поэму. В

сущности, это и верно и в какой-то степени неверно. Дело в том, что

единообразие сюжетного исхода во многом делает эти сюжеты мнимыми,

условными: по существу, при подобном однозначном типе развязки сюжеты

различаются только индивидуальными фабульными и жанровыми

подробностями, основа же их единообразна, и, следовательно, получается

повторяющийся, во многом мнимый сюжет. Стоит только сравнить это с

лирическими «рассказами в стихах» Анненского, как станет ясно, в чем тут

дело. У Анненского судьбы персонажей чаще всего печальны, но отнюдь не

однообразны. Печальный исход этих индивидуальных судеб — в единстве

социальной судьбы. Однако единая трагическая социальная закономерность не

висит в виде однозначной схемы буквально над каждой индивидуальной

жизнью. У Белого дело обстоит именно так, и только так. У него схема

«социального рока» определяет решительно все. Это же различие

оборачивается и другой смысловой особенностью: у Анненского жизнь

отдельного человека печальна, но не лишена индивидуальных поэтических

красок. Поэтичность, любовь к разным проявлениям жизни имеет у Анненского

существенное содержательное значение. Раз человек живет своими радостями и

печалями, то, как бы ни прискорбен был конечный поворот его судьбы, он по-

своему живет в реальностях жизни и быта и по крайней мере здесь, в своем

личном обиходе — он человек и имеет возможность быть им в меру свободной

отдачи себя этим радостям и печалям. Поэтому лица-персонажи у Анненского

реально разные, живые лица: они живут в жизни, а не в схеме социального